Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В. Гроссман (прозаик): «По моему мнению таких статей писать нельзя. Шостакович, по моим сведениям, еще крепится, к тому же за него — Европа. Но все же ему сделали незаслуженно тяжелую участь».
Андрей Платонов (прозаик): «В области искусства у нас строится все случайно, иногда на личной почве. Пример — рецензия в „Правде“: „…Ведь пьеса идет больше года, все ее вовсю расхваливали, и вдруг такой анонимный разнос. Ясно, что кто-то из весьма сильных случайно зашел в театр, послушал, ничего в музыке не понимая, и разнес. Действительно выходит дико…“»
В. Канторович (прозаик): «Я считаю, что статья о Шостаковиче — очень грозный признак. И так как там есть намеки и о „мейерхольдовщине“, и о левых трюках в поэзии, я думаю, что это начало к возврату рапповских времен. Под флагом борьбы за простоту будет создана какая-то негласная цензура еще хуже, чем РАПП».
К. Доброницкий (член ВКП(б)) (литератор): «Статья помещена Мехлисом после звонка из ЦК. Это прямая директива — бороться с формальными изысканиями… Теперь все композиторы будут писать песенки для народа. У нас если наверху скажут „а“, то внизу произнесут всю азбуку».
А. Штейнберг (поэт): «Это нельзя назвать иначе, как хулиганским наскоком, причем ужасно то, что нельзя даже защищаться».
А. Гатов (поэт и переводчик): «Редактора теперь начнут во всем видеть опасное новаторство. В литературе и искусстве будут процветать натурализм, дурная панферовщина…» (Ах, как жаль, что Горький не мог услышать из всего сказанного хотя бы этого, последнего словечка!).
Напомним еще раз, что записка о подобных умонастроениях писателей (очевидно, по доносам сексотов) поступила в ЦК не позднее 11 февраля, да еще с многозначительной пометкой начальника отдела: «Г. Ягоде доложено». На литературном небосклоне начинали сгущаться тучи тридцать седьмого года…
10 марта (а потом еще 26 и 31) пройдет общемосковское собрание «писательской общественности», на котором выступления будут звучать совсем иначе. Некоторые авторы, которых уж никак нельзя было упрекнуть в формализме, например А. Толстой, на ленинградском «антиформалистическом» собрании не без цинизма говорил: «уж лучше я сам себя, в порядке самокритики, обругаю за формализм, чем это будут делать другие».
Как раз в это время, в начале марта 1936 года, М. Кольцов привозит к Горькому в Тессели Андре Мальро и Исаака Бабеля.
А. Мальро приехал к Горькому как представитель французского объединения писателей, чтобы обсудить с ним вопросы дальнейшей работы Международной ассоциации в защиту культуры.
Горькому было о чем поговорить с гостем. Личностью тот был явно незаурядной. Не случайно Р. Роллан в письме Горькому от 28 декабря 1934 года относит Мальро к числу писателей, «настроенных прокоммунистически» и особо выделяет его из немногочисленной пока группы единомышленников. «Наиболее блестящими (похожими на блеск стали) данными духовного вождя обладает Мальро: у него, пожалуй, не только самый мужественный талант, но и больше всего опыта отважной борьбы! Я опасаюсь только вспышек его лихорадочного темперамента „конквистадора“.
Однако переговоры с французским гостем протекали трудно. Разногласия касались „новой энциклопедии“, замысел который вынашивался на родине знаменитых энциклопедистов XVIII века. Да это и не удивительно, так как зарубежных партнеров многое не могло устроить в позиции россиян, явно лишенных свободы подхода к отбору материала, когда все в стране было подчинено идеологии.
Однако, как говорится, нет худа без добра. Французский „конквистадор“ не обошел вопроса, который наконец дал повод Горькому коснуться моментов, давно доставлявших ему душевную боль. И вот сразу после отъезда Мальро, 10 марта, он пишет письмо Сталину.
Сначала Горький подробно характеризует Мальро по собственному впечатлению и отзывам о нем Бабеля, подолгу проживавшего в Париже: „С Мальро считаются министры и… среди современной интеллигенции романских стран этот человек — наиболее крупная, талантливая и влиятельная фигура, к тому же обладающая и талантом организатора“.
„Т. Кольцов сообщил мне, — продолжает Горький, — что первыми вопросами Мальро были вопросы о Шагинян и Шостаковиче. Основная цель этого моего письма — тоже откровенно рассказать Вам о моем отношении к вопросам этим“. По этому поводу я Вам еще не надоедал, но теперь, когда нам нужно заняться объединением европейской интеллигенции, — вопросы эти должны быть поставлены и выяснены».
Надо полагать, Горький потирал от удовольствия руки, получив, наконец, возможность высказать диктатору то, что думает о Шостаковиче и решил отказаться от разговора о Шагинян, история с которой носила хоть и скандальный, но узко-местный характер…
История же с Шостаковичем имела для Горького принципиальное значение, так как касалась самых ключевых проблем художественного творчества и его свободы, исключающей насилие над ним, огласка ее уже приобретала характер международного скандала, в чем в общем-то Сталин не мог быть заинтересован.
Вот этот-то козырной туз и спешит разыграть теперь воспрянувший разом Горький. «Вами во время выступлений Ваших, а также в статьях „Правды“ в прошлом году неоднократно говорилось о необходимости „бережного отношения к человеку“. На Западе это слышали и это приподняло, расширило симпатии к нам.
Но вот разыгралась история с Шостаковичем. О его опере были напечатаны хвалебные отзывы в обоих органах центральной прессы и во многих областных газетах. Опера с успехом прошла в театрах Ленинграда, Москвы, получила отличные оценки за рубежом. Шостакович — молодой, лет 25, человек, бесспорно талантливый, но очень самоуверенный и весьма нервный. Статья в „Правде“ ударила его точно кирпичом по голове, парень совершенно подавлен. Само собою разумеется, что, говоря о кирпиче, я имел в виду не критику, а тон критики. Да и критика сама по себе — не доказательна, „Сумбур“, — а почему? В чем и как это выражено — „сумбур“? Тут критики должны дать техническую оценку музыки Шостаковича. А то, что дала статья „Правды“, разрешило стае бездарных людей, халтуристов всячески травить Шостаковича. Они это и делают. Шостакович живет тем, что слышит, живет в мире звуков, хочет быть организатором их, создать из хаоса мелодию. Выраженное „Правдой“ отношение к нему нельзя назвать „бережным“, а он вполне заслуживает именно бережного отношения как наиболее одаренный из всех современных советских музыкантов».
Отдадим должное Горькому-дипломату: он противопоставил Сталину — «вдохновителю и организатору» статьи «Сумбур…» Сталина, провозглашающего необходимость бережного отношения к человеку. Все те гневные филиппики, которые звучат дальше, направлены словно бы в адрес «бездарных людей, халтуристов», которые, конечно же, подлежат осуждению с позиций Сталина-гуманиста, лучшего друга всех трудящихся и т. д., и т. п. Да еще перед лицом прогрессивного общественного мнения Запада в пору, когда так необходима консолидация с ним!
Сталин сам себе устроил ловушку! Нельзя же в самом деле оставлять без внимания такие статьи, поносящие интеллигенцию, когда в воздухе уже пахнет военной угрозой!..