страшно и всегда прекрасно. Казалось, я стала сильнее в тысячу раз. Пока не появился Глеб и не случилось непоправимое: я перестала быть сильной. Это не значит, что я стала слабой, но… Видишь, мне тоже не хватает слов. Ну вот, например. Представь, что всю жизнь живешь в пещере, там тепло, надежно, всегда горит огонь, а снаружи — воет ветер, ливень, хищные звери. А потом ты вдруг, нет, не выходишь наружу, а просто очутилась там, сама не понимаешь, как. И оказывается, что бояться некого и нечего, кроме… Кроме самой себя. Да и то поздно, потому что все уже произошло.

— Что произошло? Я не понимаю, мама.

— Произошла я. Я — настоящая, такая, какой родилась. Оказывается, я просто об этом не знала, не догадывалась даже, понимаешь?

— Но ведь ты говоришь о боге. При чем здесь он?

— Единственный путь к нему — обрести себя, из половины превратиться в целое. Со мной это произошло, когда я встретила Глеба.

— А как же папа и я?

— Для нас с тобой ничего не изменилось, просто мы обе выросли, стали другими. А папа… Доченька, папа и так все понимает. Он знает, что меня прежней, меня — его, уже нет. Конечно, можно сопротивляться, притворяться перед собой и другими, и ты даже не заметишь, как превратишься из половины в четверть, чтобы постепенно исчезнуть совсем. Остается положиться на бога. Когда он внутри, это просто. А теперь спи, детка. Я уверена, что ты меня поймешь. А если не поймешь, — я по голосу слышу, как она улыбается, — если не поймешь, то нарисуешь.

За ней закрывается дверь, и остаются лишь мои глаза в оконном стекле. Я смотрю в них, в себя, потому что знаю — там Саша. Мне хочется так много ему сказать, прижаться, но невозможно собрать слова — они рассыпаются, как горох. Последняя мысль перед пробуждением — словно порыв весеннего ветра — что бог где-то совсем рядом. Первая после: а было ли это на самом деле?

КОГДА ОТ СЛОВ СПАСЕНЬЯ НЕТ

За окном — собиравшийся с самого утра и наконец пришедший вместе со мной дождь. Нюта глядела в окно и водила пальцем по стеклу.

— Привет. Ты тоже любишь смотреть на дождь?

— Конечно. Тоже?

— Еще как. В детстве я, бывало, прилипал носом к оконному стеклу — не оторвешь. А однажды почти весь день так и простоял на крыльце, пока не стемнело. Правда, под козырьком.

— А я каждому дождю даю имя. И раньше — дома — тоже. Только у нас они совсем другие.

— У нас? Ты все еще тоскуешь, скучаешь по дому?

— И да, и нет. Мне трудно ответить. Здесь все другое, наверное и я. Мама говорит, что я выросла. А еще, — Нюта снова отворачивается к окну и тихо-тихо, как когда-то с Этери, почти шепчет, — случился ты.

…Тишина отступает. Я снова начинаю слышать дождь и без слов, как никогда раньше, Нюту — она смеется. Моим губам солоно, но, может, мне это только показалось? Ее лицо все еще в моих ладонях, и я тянусь к нему снова, просто чтобы проверить — ведь и от счастья слезы бывают тоже.

Вечером того же дня позвонила Этери.

— Нюта остается. Я не просто понимаю почему — я знаю. Вот только радоваться этому или огорчаться? Прыгнуть самой проще, взлетишь или разобьешься — тебе и платить. Но когда речь о ней, я… Я по-прежнему не уверена, готовы ли вы, Саша. Больше того — способны ли. Здесь нельзя ошибиться ни вам, ни мне, но больше всего — ей. Вы даже не представляете себе, какая у этого может быть цена, да и никто не представляет. Нюта несравнимо умнее и мудрее меня, хотя бы поэтому я не могу ничего изменить и ничему помешать — она все равно поступит по-своему. Но вы, вы уверены — не в том, нужна ли она вам, а в том, нужны ли вы ей? И потом, несмотря на все, что я только что сказала, она ведь еще ребенок… Не отвечайте мне, Саша, ответьте самому себе — я пойму.

Я и не ответил — ни ей, ни себе. Хотя себе, по крайней мере, пытался, но очень быстро понял, что смысла в этом нет никакого — Нюта оказалась не только умнее и мудрее, она оказалась и сильнее тоже — и меня, и Этери, и даже самой себя. Да и могло ли быть иначе?

В любом случае, едва начав говорить с ней, замолчать снова было невозможно — точка