— Да: вроде я за свою репутацию волнуюсь.

— Вот именно. Чтобы у него не было повода отказаться. Ведь речь не о его удобстве, а о твоей щедрости.

— Десять блюд...

— Даже лучше — двадцать.

— Двадцать так двадцать. Я и тридцать могу посулить, мне не жалко... Как думаешь, солдат?

Шейзар вытянулся.

— Не знаю... приказывайте. Пойти сказать про двадцать блюд?

— Нет, нет. Ты мне будешь нужен. Понимаешь? Приготовься.

— Но ты не сможешь прийти к ним просто так, — сказал Балами, кусая губы.

— Что еще?

— Они уже решились на бунт. Они уже преступили. Если ты придешь сломать их планы, и при этом в итоге каждому будет грозить наказание, они просто убьют тебя. Разрешив тем самым все противоречия.

— Не посмеют!

— Им будет некуда деваться. Чтобы выправить в нужную сторону, надо предоставить им хоть какую-нибудь лазейку... понимаешь?

— Хорошо. Я скажу, что всем все прощаю. Что сипах-салар наказан по заслугам, а никого больше не виню. А?

— Не знаю... в твоем прощении им придется еще убедиться... ведь ты останешься эмиром. А ну как передумаешь? Ведь они знают: все, что жжет, можно смягчить или потушить, лишь пламя ненависти не утишить ничем, и пылает оно вечно.

— Ну, начинается, — Назр досадливо отмахнулся и вдруг просиял. — Погоди-ка! Я ведь могу просто-напросто отречься. Я больше не буду эмиром. Посажу вместо себя Нуха! На время, разумеется.

— На время? — повторил Балами, напряженно кусая губы.

— Это их успокоит. Я — отошел от дел. Я — никому не угрожаю. Теперь вместо меня мой сын Нух. У него новая, совершенно свежая, ничем еще не запятнанная память. Все грехи прощены. Все забыто. Начинайте служить заново! Старайтесь! — и он осыплет вас милостями... Разве плохо? Ты моего мальца знаешь. Из него хоть какие лепешки лепи. Послушает отца, все сделает как скажу... как тебе?

— Да, но...

— Что?

— При Нухе есть Гурган.

— Гурган? Этот червяк?! Господи боже мой! Полно тебе!

Балами молчал. Он был бледен. Глаза сияли черными пропастями.

— Ну о чем ты опять думаешь? — раздраженно воскликнул Назр. — Мы не можем медлить. Надо решаться. Ты молчишь — значит, у тебя нет возражений! Эй, кто там!

Не прошло и минуты, как от ворот дворца поскакали посыльные: один помчался к Большому сипах-салару, другие — разыскивать молодого эмира Нуха.

* * *

Одеты гонцы были в красное, и над каждым летел ячий хвост, трепеща на конце вызолоченной пики.

Один, на скаку ловко перевернув, ударил тупым концом в ворота и, подняв коня на дыбы, заорал со всей мочи:

— Открывай гонцу эмира! Великому эмиру Назру есть дело до Фарида-мукомола!

Громадный, разлапистый дом Большого сипах-салара, глубоко укрытый за кущами плодовых деревьев, отозвался не сразу; в саду горланили нетрезвые голоса, трещали костры; со всех сторон тянуло дымом, чадом мясного жарева и горящего жира.

Однако это решительное требование было все же услышано. Ворота заскрипели, раскрываясь.

— Большого сипах-салара к эмиру! — снова крикнул гонец, горяча коня и труся ячьим хвостом в холодное хмурое небо. — К великому эмиру Назру!

Через минуту появился сам Фарид-мукомол.

— В чем дело? — хмуро спросил он.

Гонец был в седле, Великий сипах-салар пеш, но глядели они друг на друга почти вровень.

— Великий эмир Назр прислал сказать, что невольно ввел тебя в заблуждение! — кривясь от натуги, проорал гонец.

— Да не вопи ты так, ради всего святого! Какое еще, к аллаху, заблуждение?!

— Невольное заблуждение! Нерасторопные слуги виноваты! Эмир нашел в покоях тридцать золотых блюд!

— Тридцать золотых блюд? — недоверчиво переспросил Большой сипах-салар.

— С драгоценными камнями!

— Камнями?..

— Просит прийти за ними! Чтобы ты мог украсить свой пир!

— Сейчас?

— Сейчас! — настаивал гонец, непреклонно тряся пикой. — Немедленно! Чтобы потом разговору не было!

— Какого разговору? — тянул время Фарид-мукомол, напряженно размышляя.

— Такого! Что, дескать, великий эмир для тебя что-то пожалел! Говорит, сейчас иди! Чтобы все видели его щедрость!..

— Так, значит, — пробормотал Фарид-мукомол, озираясь.

У него был выбор, и этот выбор казался ему простым.

Если бы он мог иначе взглянуть на происходящее, то осознал бы всю опасность сложной ситуации. Не исключено, что на ум ему пришла бы возможность иных предпочтений. Например: или оставить сейчас свой крепкий дом, битком набитый вооруженными людьми — и не просто людьми, а самым цветом бухарского рыцарства, самыми отважными и умелыми его витязями, каждый из который стоит в бою по меньшей мере десяти простых ратников; и не просто верными, а решившими числить Большого сипах-салара своим эмиром — то есть предаться ему душой и телом на веки вечные. То есть, значит, или покинуть свой крепкий дом — поражавший воображение всякого, кто хоть краем глаза видел, хоть на полмизинца был посвящен в то, сколько и каких богатств в нем собрано (а в самое последнее время пополнившийся еще более чем пятьюдесятью штуками драгоценной утвари, полученной из казны эмира). Бросить всю роскошь, удобство, надежность — и, оставшись одиноким и беззащитным, направиться во дворец в расчете получить тридцать золотых блюд.

Или не делать этого.

Однако, на взгляд Фарида-мукомола, он стоял перед иным, чрезвычайно простым выбором: или получить еще тридцать драгоценных блюд, или удовольствоваться тем, что уже есть.

Выраженная в столь ясной форме задача несла в себе такой же ясный ответ: конечно же, получить, какие могут быть сомнения!..

— Э, Курбан! — хрипло крикнул Фарнд-мукомол, рассудив, что даже такой здоровый и крепкий человек, как он, не сможет единым разом унести тридцать золотых блюд. — Давай-ка иди повозку возьми! Во дворец поедем! Да пошевеливайся!

* * *

Обнаженные по пояс танцовщицы так стройны и гибки!.. Такими легкими движениями закидывают они согнутую левую ногу поверх прямой правой, так грациозно подбочениваются, так зазывно улыбаются, звеня ожерельями и бубенцами!.. так волнующе волнуются сложные покровы вокруг их полных бедер!..

Танцовщица, плясунья! Сердце твое созвучно сестрам-струнам, руки покорны начальнику-барабану! Струны зовут, барабан приказывает! И летишь ты, кружась будто жаркий снег! И кружишься ты вправо, и кружишься ты влево — десять тысяч кругов! Нет вращенью конца! С кем сравнить вас, плясуньи? Стремительный ветер от вас отстает! Даже спицы в колесах царей-колесниц неподвижны в сравнении с вами!..