Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ящерица так обалдела от ее откровенности, что даже рот открыла и связки расслабила. Ее, видимо, никогда еще так далеко не посылали.
Но я-то! Я чуть не взлетел к небесам! Сам обалдел не хуже ящера!
Дуаре меня спасала.
Сама.
Рисковала своей жизнью ради того, чтобы. Ради того, понимаете, чтобы. Ради — для. Извините, слов нету. Какое-то косноязычие. Но это невероятно! Говорит, никогда не любила. Спрашивает, что такое любовь. С виду похоже на рядовую благодарность. В пропорции один к трем. Ты ее спас трижды, она — силится раз. Я возликовал. Но мне совсем не хотелось, чтобы она рассталась со своей жизнью из одного лишь чувства благодарности ко мне. Любовь — это да. Такую бы жертву принял даже самый изощренный в амурах мужчина. Самый специально обученный.
— Дуаре, беги, золотая! — закричал я. — Ну ее в ж… за редькой! Ты уже не сможешь спасти меня, этот панцирь прошел углеродное упрочнение, я чувствую. Детка, прощай. Я люблю тебя. Я любил тебя всегда и буду любить даже на небесах! Спасайся хоть ты, пока есть возможность. И назови своего будущего сына в мою честь, Карсоном. Обещаешь?
— Я тебе обещаю уши надрать, когда свалишься вниз, морская пехота! — выпалила Дуаре. — Уж хотя бы увертывайся, башку же пробью не ей, а тебе! И не говори под руку! Морская пехота!
Я увертывался.
Она ж не обращая внимания на мои вопли восторга, продолжала наносить удар за ударом. Вот настырная. Била, била, как в зале тренажерном. До черного поту. Но животное только звенело, когда в него ударяло копье. И звон такой, знаете, интересный раздавался. Могильный. Вроде колокольного: бо-о-ом! Наконец нам повезло: Дуаре, случайно нашла самое уязвимое место на этой чудовищной роже — прозрачное окошко глаза! Дальше, наверное, можно не рассказывать.
Чудовище зашипело от боли и повернулось к девушке, пытаясь достать ее своими рогами. Но Дуаре не отступила и следующим выпадом копья проткнула толстый и длинный язык! Вот это был подарок.
Языковатый! Я сразу же ощутил, как живая петля, до сих пор крепко сжимавшая меня, вдруг ослабла, и некто по имени Карсон Нейпир тут же упал на песок.
Тотчас вскочив, я схватил Дуаре, шатавшуюся на ногах вроде пьяной, с совершенно безумным выражением в глазах, оттащил за еще трясущуюся от напряжения руку — в сторону.
Ящер-зверища, лишившись единственного глаза, между тем продолжала нападать вслепую. Однако это уже ей плохо удавалось. Жалобно шипя и привизгивая, беспрестанно исполняя какое-то жутко мелодичное «рвау-ррва!» — видимо, жалуясь, что не любят тут ее, не щадят совершенно, цены не знают, — она проползла мимо нас и принялась разворачиваться. Надо было спешить, ведь такая громила могла запросто затоптать, с обрыва смахнуть. Чуть ниже я заметил еще один уступ и, прижав к себе Дуаре, скользнул вниз по склону. Через секунду мы оказались на ровной площадке и замерли, слушая, как яростно шипит, верещит и ругается наша слепая подруга. Как колотит о камни изящными хвостиками в полтора моих роста, как гробит твердую шишку на их концах!
Опасаясь, как бы она снова не обнаружила нас, мы стали спускаться дальше. Торопились пуще прежнего, рисковали сорваться, но не задерживались ни на минуту до тех пор, пока под ногами не стало полого и ровно. Тогда мы поняли, что достигли подножья обрыва.
Теперь наконец можно было остановиться и передохнуть.
— Это было потрясающе, — сказал я. — Ты рисковала своей жизнью ради меня!
— Я старалась ради себя, — возразила упрямица. — Мне было страшно остаться одной.
— Все равно не верю.
Правильнее было бы сказать, что я не хотел в это верить. Моя трактовка ее поступка устраивала меня куда больше.
— Зато мы теперь знаем, кто проложил эту тропу, — сказала Дуаре.
— К тому же убедились, что и эта прекрасная, мирная долина может оказаться не такой безмятежной, как выглядит на первый взгляд, — добавил я.
— У тебя теперь нет копья. Это большая потеря, но ты ведь мог лишиться гораздо большего… — она скромно опустила глаза, но я понял, на что она намекала.
Да, конечно, мог остаться и без. Без своего, хм, другого копья. Что в этом свете какой-то каменный наконечник оструганного?
— Я вижу неподалеку отсюда опушку леса, — смутясь, я элегантно перевел тему как умел. — За ним должна быть река. Там-то мы и сделаем новое копье и воды наберем. Очень уж хочется пить.
— У меня тоже в горле пересохло, — созналась Дуаре. — Я бы еще и перекусила чем-нибудь. Сможешь добыть еще одного басто?
Я засмеялся.
— Теперь я и тебе смастерю лук и копье. Как выяснилось, ты справляешься с ними не хуже меня.
Так, не спеша, мы двигались по направлению к лесу, который был примерно в миле от нас. Вся земля вокруг была покрыта шелковистой травой с сиреневым отливом и морем цветов. Одни были ярко-красные, другие — голубые, третьи — бледно-желтые, а у некоторых цвет был столь необычен, что на земных языках для него трудно подыскать название.
Я уже не раз задумывался, почему наши ощущения так обособлены друг от друга. Каждое чувство — зрение, слух, обоняние, и прочие — воссоздает вокруг себя свой собственный мир со своими законами. Несмотря на то что эти миры существуют в одном пространстве, они очень редко соприкасаются друг с другом. Так, мои глаза видят форму да цвет, но моей коже, слуху, носу и языку это не говорит ни о чем. Если это какой-то невиданный оттенок, незнакомый для вас, то я уже не смогу описать его так, чтобы вы восприняли его адекватно. А о новых ароматах или ощущениях от какого-то незнакомого материала и говорить не приходится. Поэтому, как ни крути, только путем сравнения я могу попытаться создать через слова представление о местности, что раскинулась перед нами в туманной мгле.
Приглушенные пастельные тона полей и лесов, прихотливые контуры гор, лишенные резких контрастов, сообщали пейзажу сказочный вид. Он очаровывал, звал и сулил небывалые открытия.
В долине, простиравшейся между обрывом и лесом, росло много деревьев, под которыми паслись невиданные животные. Сразу было понятно, что они представляли множество разных видов фауны Амтора.
Одни из них были велики и неповоротливы, другие — миниатюрны и изящны. Я жалел, что эти животные сущности находились
