— Как его зовут? — Виктория взглянула на Педро.

— Кого? — озадаченно спросил Педро.

Виктория решительно подняла голову, молясь про себя, чтобы ее голос не дрогнул.

— Того, кто задает вопросы. — Теперь она взглянула на индейца. — Как его зовут?

— Я…

Педро, казалось, был в растерянности. Он смотрел то на Викторию, то на вождя. Виктория расправила плечи. Она не опускала глаз, когда вождь смотрел на нее, но при этом старалась всем своим видом выражать почтение.

— Я хочу знать, с кем говорю, — спокойным тоном произнесла она.

Вождь ответил на ее взгляд так же спокойно. У него были точеные черты лица, нос узкий, слегка изогнутый, глаза бездонно-черные.

Виктория перевела взгляд на Педро. Тот, очевидно, все еще не решался перевести слова, которые она произнесла.

— Я токи, — неожиданно ответил мужчина по-испански, — военачальник. Мое имя Негуен. Как зовут тебя, женщина?

— Виктория.

«Он военачальник, — подумала она, — не кацик…»

— Победоносная. — Вождь серьезно взглянул на нее. — Что ты делаешь здесь, на земле мапуче?

Виктория указала на Педро.

— Я искала его. — Она не сводила глаз с токи. — Мой муж хочет его убить.

— Почему?

— Потому что… — Виктория подыскивала слова, — потому что он для меня много значит. — Она замолчала на секунду, потом добавила: — И мой сын… от него.

Токи немного помолчал, потом кивнул.

— Ты знаешь, что мы сейчас воюем? Белые объявили нам войну с тех пор, как пришли в наши земли.

— Нет, этого я не знала. Мне очень жаль. — Виктория указала на Педро. — Я хотела спасти его для своего сына.

«И для себя», — добавила она мысленно.

Токи встал.

— Вы станете на некоторое время нашими гостями, — неожиданно сказал он тоном, не терпящим возражений. — Белые должны знать, с кем они сражаются.

Виктория постаралась скрыть удивление. Она лишь кивнула и толкнула Юлиуса в бок.

— А что еще нам остается? — пробормотал тот по-немецки.

Молодой рассерженный индеец молча вскочил на лошадь, стоявшую рядом с ним. Он издал клич, направил животное на Викторию и поднял животное на дыбы. Женщина увидела копыта перед своим лицом и прикрылась руками, но индеец уже развернул лошадь и ускакал прочь в клубах пыли. Виктория продолжала стоять, окаменев. Потом она заметила, что Педро схватил ее за руку. Впервые она испытала облегчение. Юлиус, не веря своим глазам, смотрел вслед молодому индейцу.

— Прошу прощения за своего младшего брата, — произнес токи. — Недавно белые убили его жену и ребенка. Он в трауре.

— Я… — запинаясь, произнесла Виктория, подыскивая слова, — мне… мне очень жаль.

В глазах токи читалось спокойное дружелюбие.

— Спасибо, Виктория. Мой брат очень любил свою жену. Надеюсь, он еще увидит, что не все белые плохие. Впрочем, и вы увидите, что не все индейцы — дикари.

Виктория молча кивнула. Она не верила, что ненависть молодого мужчины так быстро пройдет.

Педро отвел Викторию и Юлиуса обратно к хижине и исчез. Один из индейцев принес им их сумки и одеяла.

На следующее утро Педро снова появился. Сидя возле хижины, Юлиус и Виктория достали припасы и стали есть хлеб и мясо, запивая свежей водой.

Когда утром они выбрались из своего убежища, чтобы облегчиться, то с удивлением обнаружили, что никто и не собирался препятствовать им покинуть его. Либо их не считали пленниками, либо понимали, что деться им все равно некуда. Часовых тоже не было. Пленники наполнили фляги в реке и вернулись к хижине. Справа от входа Юлиус расстелил одно из одеял, под которым они спасались ночью от холода. Стараясь не выглядеть чрезмерно любопытными, они стали наблюдать за жизнью в лагере. Но за ними тоже следили.

Педро появился в первой половине дня. Он сделал Виктории знак рукой, чтобы она следовала за ним. Они пошли по тропе, которая вела вдоль хижин прочь из лагеря. На берегу маленькой речки они остановились. Солнце уже высоко поднялось над равниной.

Сначала они молча стояли друг напротив друга, не решаясь что-либо сделать. Хотя Виктория много раз, с тех пор как Педро ушел, представляла себе их встречу, все же она не решалась прикоснуться к нему, лишь молча смотрела. Его волосы стали длиннее и спадали теперь на плечи. На лбу была повязка. Щетина на подбородке и вокруг рта указывала на то, что Педро давно не брился.

— Ну, рассказывай, — неожиданно произнес он. — Что случилось?

Виктория глубоко вздохнула, а потом коротко поведала о случившемся. Педро не перебивал ее. Когда Виктория закончила, он взглянул на нее так, словно не мог поверить в то, что произошло.

— Тебя заперли? А Эстебан… он действительно умер?

— Да, мне очень жаль Эстебана. Мне действительно очень, очень жаль.

— В этом нет твоей вины.

Несмотря на то что он это сказал, Виктория чувствовала вину. Она ничего не могла с этим поделать.

— Я… — Женщина запиналась. — Иногда я думала, что донья Офелия сошла с ума. Она так странно себя вела, так…

Педро, фыркая, рассмеялся. Он мрачно взглянул на равнину.

— Донья Офелия уже давно потеряла рассудок. Я считаю ее опасной.

— Правда? — Виктория вздрогнула от неожиданности и решила сменить тему. — Почему, — спросила она, пытаясь скрыть дрожь в голосе, — почему ты сюда сбежал?

— Я хотел сражаться. Я тебе еще тогда говорил об этом.

— И что? Ты сражался?

Педро посмотрел на нее, но его мысли были далеко. Виктория не могла понять, что происходит в его голове.

— Иногда. — Это было все, что он ответил.

На следующее утро внезапно объявили выступление. Юлиус нахмурился.

— Что теперь будет? — спросил он.

— Не знаю. — Виктория пожала плечами. — Я думаю, индейцы хотят вернуться в свою деревню.

Глава пятая

В последние годы Умберто редко оставался в Буэнос-Айресе дольше, чем на два дня. Если он уезжал по делам, то или мать настаивала на его скорейшем возвращении, или отец говорил, что он нужен на эстансии. Что, собственно, никогда не было правдой. Отцу Умберто чаще всего требовался для того, чтобы в очередной раз намекнуть на несостоятельность сына. У Умберто складывалось впечатление, будто его отец вообще хотел бы жить без них, но иногда все же наслаждался властью над женой и сыном. В такие моменты дон Рикардо либо приказывал сыну вернуться на эстансию, либо отправлял его прочь, — как ему заблагорассудится. В такие моменты он мог ударить Умберто на глазах у собравшихся слуг или увести к себе в комнату молоденькую девушку, которую привозил с собой сын из Сальты.