Закатные твари, скажешь ты наконец без вывертов, от кого твой выводок?! По всему выходит, от кэналлийца, но от киски крыски не родятся, хотя, может, потемнеют еще.

– Дети… – Катарина словно бы забыла о собеседнице. – Это – расплата… Моя мать… Моя мать в юности любила другого человека, не нашего отца. Она стала графиней Ариго, но мой старший брат… Все, кто его видел, все понимали… Отец добился, чтобы титул достался Ги. Это было справедливо, но Жермон стал нашим врагом. Он нас возненавидел. Всех: мать, отца, братьев. Я помню, как это было. День шестнадцатилетия Ги, все собрались в Гайярэ, в большом зале, все, кроме Жермона… Пришли крестьяне, принесли молодое вино, Ги был в красном и золотом…

Ги был мерзавцем, уж в этом Луиза не сомневалась, мерзавцем и трусом, затеявшим Октавианскую ночь. Рокэ его убил и правильно сделал, но сестра есть сестра.

Луиза вздохнула, при желании это могло сойти за сочувствие, но Катарина утонула в воспоминаниях, она не видела никого и ничего.

– Было так весело, – королева мечтательно улыбнулась. – Я заплела новые ленты и ужасно важничала, а отец надо мной смеялся. Приехал Морис Эпинэ со старшим сыном, потом Савиньяки, Пуэны, Агиррэ, Миллэ. Эпинэ привез Ги шпагу, а матушке и мне – корзины роз… Жермона не было, отец решил его не ждать и начал церемонию… Жермон пришел, когда Ги стоял на коленях перед сюзереном и приносил присягу Молнии. Жермон… Он вел себя ужасно, он был пьян, вернее, думали, что он пьян. Отец рассвирепел, приказал слугам привязать его к седлу и отвезти в Торку. Больше в нашем доме счастья не было…

Осенью слуги что-то нашли в подвале, мне не говорили, боялись испугать. Приходил священник, потом сьентифики. Мать боялась, отец и братья смеялись… Сьентифики допускали, что проклятие возможно. Они спорили о природе магии, как спорят о… О том, есть ли в Бирюзовых землях внутреннее море и в каком году построили Гальтару. Они спорили, а наша семья погибала, и никто ничего не понимал, не мог сделать.

Первым сошел с ума отец, потом умерла мать, теперь – братья. Осталась я… Последняя Ариго. Я, мои дети и проклятие… Жермон походил на своего отца и потерял графство. Карл теряет корону и жизнь, потому что он – одно лицо со мной. Я… читала, спрашивала, думала… Я надеялась снять проклятье, но это невозможно. Моя любовь – тоже проклятие. Рокэ устал и от ненависти, и от любви… Я тоже устала.

Рокэ устал не от ненависти и любви, а от тебя. Любую любовь можно истрепать, так что тебе, милая, конец. Без него ты и впрямь не можешь, тут ты не врешь, а вот все остальное… Хотя чьим бы сыном ни был Карл, не Манрикам решать, сидеть ему на троне или нет. Луиза решительно взяла королеву под руку.

– Если мы сейчас же не вернемся, нас посадят на цепь. Ваше величество, вы привыкли молиться, ну и молитесь. Создатель не допустит, чтобы страдали невинные.

Как же, не допустит он, тысячи лет допускал, а тут не допустит, но надо же что-то ей сказать. Закатные твари, еще не хватало утешать эту дохлую кошку, вот ведь…

«Le Quatre des Coupes & Le Huite des Êpêes & Le Neuf des Coupes»[70]

1

Дракко покинул конюшню с готовностью, но на мосту встал и оглянулся – зачем, дескать, куда-то тащиться на ночь глядя. Конь был прав, но Робер слегка сжал колени, посылая жеребца вперед. Будь Дракко человеком, он бы пожал плечами, но полумориск мог лишь фыркнуть, что и сделал, после чего послушно порысил залитой вечерним солнцем дорогой. У поворота Робер оглянулся и совершенно зря, смотреть назад – дурная примета, а он только и делает, что оборачивается да ловит давным-давно разбежавшихся кошек. Ничего, к полуночи они доберутся до Яблонь, Вица останется у тетки, а он отправится в Ракери. Дальше Робер не загадывал: нет ничего глупей, чем седлать еще не купленную лошадь, уж лучше поболтать с попутчицей о какой-нибудь ерунде.

– Вица.

– Да, гици…

– А ты не боишься?

– Чего? – девушка хихикнула. – Гици или Золотой Ночки?

Ну, красотка! Только что носом хлюпала, а теперь смеется. Ему б так! Матильда права – он слишком серьезно ко всему относится. Что ж, попробуем посмеяться.

– А хоть бы и меня!

– Ох, гици, – Вица тоненько хихикнула. – Да вы никак меня в кусты потянуть грозитесь. Ну дак и потяните! Как Балаж со мной, так и я с ним!

А что? Другой бы на его месте так и поступил. Вицушка – прелесть, Альдо зря не скажет, и вообще, честней иметь любовниц, чем засыпать в надежде на бесстыдные сны о девушке, которая тебя не любит и никогда не полюбит. «Ты не можешь оставить Первородного», – сказала Мэллит. Попроси она: «Останься, ты нужен мне», – он бы послал к Леворукому и деда, и самого Создателя.

– Вица, окстись, тебе ж замуж идти!

– Ну и пойду, – в голоске не было ни удивления, ни стыда. – Хозяйка мне так и так приданое справит. С золотом любая свекровка примет, а с кровавой рубашки какая прибыль?

Матильда справит ей приданое? Ах да, Альдо! Куда ж без него. Мэллит знает или нет? Что она вообще знает о Первородном, о чем они с Альдо говорят? И только ли говорят?

– Ты не только с Балажем гуляла?

– С Балажем – гуляла, – мурлыкнула Вица, – с Альдо – не только, а с гици – как гици решит…

А чего решать, один раз живем! Золотая Ночь, какой ни есть, а праздник, а что дальше, только Леворукому ведомо.

– Уговорила! Дай только до твоих Яблонь добраться, а то как бы дождя не было.

– Не будет, барич, – заверила Вица. – В Золотую Ночь всегда ясно. Громыхнет разок-другой на закате, лето в осень упадет, и все.

Разок-другой… Робер с сомнением глянул на выраставшую на глазах свинцовую стену, впереди которой мчались серые облачные звери. Сухая гроза? В Эпинэ такие случались, особенно осенью. Марикьярский холм, на котором Повелители Молний возвели свой первый замок, словно притягивал к себе небесные стрелы. Иноходец подозревал, что этому обстоятельству предки и обязаны своим титулом. Точно так же как Окделлы – надорским скалам и вошедшему в поговорку упрямству, Борраски – степным ветрам, а Придды – тому, что поселились на побережье.

А гроза все-таки будет, и немалая! Ну не могут такие тучи не нести с собой дождя! Вернуться? Дурная примета, да и сколько можно возвращаться? Талигоец слегка сжал колени, Дракко с готовностью перешел на кентер. Стремительно темнело, вдалеке порыкивал гром, поднявшийся ветерок играл с желтыми листьями, словно расшалившийся котенок, ему было весело, и Роберу, как ни странно, тоже. Будь его воля, он пустил бы Дракко галопом, но загонять коня – последнее дело.

До Яблонь оставалось часа три, ненастье их застигнет как раз на перевале, ну да Черная Алати не Сагранна, не утонут. Полумориск легко бежал среди высоченных буков, приближающееся ненастье его не пугало, так же как и Вицу, затянувшую какую-то варварскую песенку. Пела девушка неплохо, а мелодия как нельзя лучше сочеталась с конским бегом и шумом деревьев.