Два секретаря, врач, шесть камеристок, два повара, две швеи, четыре вышивальщицы, восемь придворных дам, двенадцать фрейлин. С точки зрения Луизы, этого хватало с избытком, но графиня Рафиано утверждала, что столь малочисленная свита – неслыханное унижение для ее величества. Наверное, так оно и было, хотя Катарина Ариго недовольства не выказывала.

Королева не повела и бровью, когда ее переселили в пустовавшие восемь лет покои Алисы Дриксенской. Кое-как прибранные и едва протопленные, они производили впечатление склепа, но ее величество молча куталась в беличью накидку и на все причитания отвечала, что не чувствует холода и что ей во дворце ее супруга ничего не грозит. Луиза не сомневалась, что Катарина Ариго врет, причем нагло. Она мерзла, и она боялась, да и кто б на ее месте не боялся?!

В собственных апартаментах Катарины распоряжались люди Манрика и Колиньяра, и они могли найти не только то, что там было, но и то, чего там не было. В чем, в чем, а в этом госпожа Арамона не сомневалась, в том числе и потому, что дважды присутствовала при обысках как свидетельница со стороны обвиняемой.

Чего искали хурии[68], Луиза не знала и знать не хотела, но ей было противно, словно кто-то рылся в ее собственных вещах. В свое время маменька изрядно покопалась в тайниках дочерей, извлекая на свет божий то засушенный цветок, то список модного сонета, то раздобытое с помощью служанок средство от угрей. Самая невинная вещица в руках Аглаи Кредон превращалась в улику несуществующего преступления, а проповеди о неподобающем и подобающем поведении привели к тому, что Луиза стала держать свои тайны в голове. И все равно смотреть, как в женскую спальню вламываются чужие мужчины, простукивают пол и стены, выдвигают ящики с бельем, выворачивают наизнанку сорочки, было омерзительно. Чем тщательней люди Манриков искали улики, тем больше Луизе хотелось, чтобы они остались с носом.

Катарину Ариго загнали в угол, впереди ее ждали позор и, скорее всего, смерть, но она боролась. Каждым жестом, словом, взглядом, улыбкой. Королева оставалась такой, как и раньше, не изменив ни одной из своих привычек, разве что запрещенные именем короля поездки в аббатства заменили ежедневные чтения.

Разумеется, читали Книгу Ожидания. Женщины в придворных платьях бубнили о кознях Леворукого, возвращении Создателя, справедливости, наказании виновных и оправдании невинных, а Луизе казалось, что она сидит в материнском доме и ждет, когда у погромщиков дойдут до них руки.

«Тяжело устоять пред Леворуким, умело он расставляет сети, обещая каждому то, чего жаждет неискушенная душа. Обещает дать здесь и сейчас и дает, ибо, пока Создатель далеко, Леворукий близко…»

Если бы! Будь все так просто, Леворукому пришлось бы побегать, исполняя желания. Смерть, она когда еще придет, а желания – вот они. Девица Кредон первая бы сунулась к Чужому со своей душонкой сначала за красоту, потом за ночь с синеглазым кэналлийцем, а что теперь? Во время бунта она б отдала все, только бы спасти детей, но Арнольд хотел заполучить именно их. Куда он делся и где Цилла?

Если бы она могла плакать о дочке, это был бы знак: та упокоилась с миром. Но живые не могут оплакивать выходцев. У нее нет слез, значит, Цилла где-то бродит… Она всегда была злой, ее девочка, почему?

«…чтобы унизить Создателя, он расставляет ловушки, обещая спасение и защиту. Ниспосланные Создателем испытания Леворукий превращает в силки и капканы, в кои ловит слабых и усомнившихся».

Слабых и усомнившихся… Умирающий с голоду, да просто умирающий примет любую помощь. Или почти любую… Мать у постели больного ребенка будет слабой и усомнившейся. Приговоренный к казни будет слабым и усомнившимся. Да появись здесь Повелитель Кошек, Катарина Ариго повисла бы у него на шее не хуже, чем у Алвы, и Луиза Арамона ее бы не осудила.

В прихожей послышались стук и шаги, но королева и не подумала оглянуться. Катарина Ариго сидела у стола, подпирая рукой подбородок, и, казалось, была полностью поглощена откровениями святого Симона. Она не повернула головы даже тогда, когда в комнату ввалились мужчины в черно-белом. Леонард Манрик! Собственной персоной, с ним двое секретарей, четверо хуриев и несколько гвардейцев.

Чтица вздрогнула и замолчала, испуганно глядя на рыжего теперь уже маршала. Тот поклонился.

– Добрый вечер, ваше величество. Простите, что отрываю от столь благочестивого занятия.

Катарина Ариго чуть шевельнула рукой, прерывая дурацкие излияния.

– Я слабая женщина, сударь, и не могу помешать вам и вашим спутникам войти.

– Ваше величество, я буду краток. Мне известно, что вы ночью написали четыре письма. Я доподлинно знаю, что эти письма при вас, и прошу их показать.

– Вы делаете успехи, маршал. Из вас получился отменный тюремщик.

– Благодарю, ваше величество. Покажите письма. Если они не несут в себе ничего предосудительного, я распоряжусь незамедлительно доставить их адресатам.

Закатные твари, какие у всех рожи, в гробу и то веселее.

– Благодарю за заботу, но я не писала никаких писем.

– Ваше величество, не следует скрывать то, что скрыть невозможно. Ночью вы зажигали свечи, а в вашем бюваре недостает четырех листов.

– Вот как? – приподняла бровь королева. – После того как вы пересчитали мои сорочки и чулки, вы взялись за листы бумаги. Если бы вы не были тюремщиком, маршал Манрик, вам следовало бы стать лавочником или ростовщиком. Подсчеты у вас в крови, так же как у Алва и Савиньяков – война.

– Я исполняю свой долг перед моим государем. – Лицо Манрика начало багроветь. – И я не уйду, пока не получу то, за чем пришел. Отдайте мне письма, или я буду вынужден прибегнуть к обыску.

– Вы намерены превратиться в уборщика? – пожала плечами Катарина Ариго. – Что ж, приступайте. Не сомневаюсь, вы не забудете получить плату за поденную работу. Селина, дитя мое, смени графиню Рокслей.

В спальне, гостиной, приемной шуршало, звякало, шелестело, но королева Талига не отрывала взгляда от золотистой головки, склоненной над Книгой Ожидания. Селина читала о видениях святого Адриана, откровениях блаженного Леонида, Иоанновых дикреталиях, читала, пока капитан Личной королевской охраны не захлопнул последнюю шкатулку и не навис над столом.

– Мы осмотрели комнаты, – Леонард Манрик изо всех сил старался казаться спокойным, но веко у него подергивалось, а лицо пылало, – и не нашли никаких писем. Теперь я должен подвергнуть личному досмотру сначала ваших дам, а потом и вас.

– Должны? – Катарина говорила очень тихо и очень спокойно. – Знает ли об этом долге наш супруг?

– Его величество снабдил меня чрезвычайными полномочиями, – Манрик слегка поклонился. – В Эпинэ зреет бунт, сударыня, а связи вашего величества с мятежной провинцией общеизвестны.

– Зреет бунт? – переспросила королева. – Этого следовало ожидать, и это только начало…