– Вы угрожаете? – рыжий маршал подобрался, словно охотничья собака.

– Кому я могу угрожать? – покачала головой Катари. – Тем более в моем нынешнем положении. Но вы правы, я родилась в Эпинэ, и я ее знаю. Провинцию взбунтовали вы с Колиньярами, вернее, ваша глупость. Эпинэ – породистая лошадь, она не потерпит дурного седока и не позволит возить на себе бочки с нечистотами.

– Эпинэ будет возить то, что следует, а мне нужны письма! Даю на размышление пять минут, нет, минуту!

Сорвался, сейчас ногами затопает, как покойный супруг. Закатные твари, да он мокрый, как утка! Чего доброго, удар хватит. И поделом, но обыск… Ладно, Катарина не помрет, а она тем более – задерут юбку, им же хуже, но девочки!.. Рыжий мерзавец положил глаз на обеих. А может, обыск – повод? Нет, Манрикам не до женщин, им главное – не подавиться Талигом. Голову они проглотили, но до хвоста далеко…

Рыжий маршал громко щелкнул часами.

– Время истекло, ваше величество. Я последний раз предлагаю отдать письма.

Королева резко вскинула голову, она смотрела не на Манрика, а на пришедших с ним офицеров и чиновников, и те один за другим краснели и опускали глаза. Леонард дернул щекой, он был красней свеклы. Если б не Селина с Айрис, это было бы хоть и мерзко, но смешно. Луиза поймала взгляд графини Рафиано. Толстуха едва заметно подмигнула, и Луиза опустила глаза. Личный досмотр так личный досмотр! Графиня Рафиано – жена экстерриора, а язычок у нее не хуже, чем у отсутствующего супруга.

Капитан Личной королевской охраны поклонился.

– Ваше величество, соблаговолите проследовать в будуар.

Обошлось. Решил начать с королевы. Может, ей же и закончат? Письма наверняка за корсажем.

– Королева Талига не может уединиться с мужчиной, – равнодушно произнесла Катарина Ариго.

– В таком случае… В таком случае…

Графиня Рафиано с силой толкнула столик, на котором стояла здоровенная дриксенская ваза, расписанная фруктами и цветами. Наследие Алисы шмякнулось об пол, разлетевшись на сотни кусков. Грохот остановил бы багряноземельского носорога. Но не Манрика.

Катарина рванула цепочку на шее, ее лицо было белее платья.

– О да, – хмыкнул Манрик, – самое время падать в обморок. Впрочем, обыску это не помешает, напротив…

Дальше Луиза ничего не поняла, не успела понять. Между Катариной и Манриком возникла Айрис Окделл. Раздался громкий шлепок, голова маршала странно дернулась, а юная герцогиня прошипела: «Навозник».

– Вы за это поплатитесь!

Из носа Леонарда хлынула кровь – Айрис Окделл была не киской, а лошадью и била не лапкой, а копытом. Хотя из носа могло и само потечь. От напряжения.

– Ничтожество! – Айрис не собиралась отступать. – Трус! Мерзкий трус! Твое место на виселице!

– На виселице место изменников, – Манрик отчаянно шмыгал носом, пытаясь унять кровь, – в частности Окделлов.

– Тварь навозная! – орала Айри. – Я все расскажу монсеньору! Слышишь, все… Жаба! Он тебя раздавит, как крысу.

– Герцог Алва не защищает изменников, – новоиспеченный маршал уже справился с собой и теперь зажимал лицо платком, – и изменниц. Даже если они распускают слухи о близости с маршалом.

– Это не слухи! – вскинулась Айрис. – Герцог Алва – мой жених, и он узнает все!

– Герцогиня Окделл, – Катари лишь слегка повысила голос, но Айри вздрогнула и захлопала глазами, словно ей за корсаж бросили кусок льда. – Благодарю вас, но я пока еще королева Талига. И я не позволю дотрагиваться до себя забывшим свое место выскочкам! Вы хотели прочесть, что я писала этой ночью? Извольте!

Катари придвинула к себе Книгу Ожидания, подняла обеими руками и тряхнула. Выпало несколько листков, три упали на стол, один, кружась, опустился на пол рядом с юбкой ее величества.

– Читайте, хотя не думаю, что вы и ваш почтенный батюшка разбираетесь в правилах стихосложения. Это не счета за мыло и не долговые расписки!

Луиза Арамона повидала в своей жизни множество счетов и расписок, но формулу великого Веннена – два раза по четыре строчки и два раза по три – она тоже знала. Катарина Ариго ночами писала сонеты, а Манрик в очередной раз остался с носом. Разбитым. И он отнюдь не производил впечатления человека, склонного прощать. Выходцев останавливают старыми заклятиями и четырьмя свечами, а вот долго ли удастся заклинать Манриков именем Ворона, тем паче тот о своей якобы помолвке ни сном ни духом?

2

Клемент сидел на сумке и чистил усы. Всем своим видом его крысейшество показывал, что готов немедленно пуститься в путь. В Сакаци крыс процветал, стоило ли брать приятеля с собой? Насчет своей участи Робер не загадывал, но Клемент имел все права на счастливую и долгую жизнь, хотя крысы, кажется, живут года четыре, не больше. Если смотреть с этой колокольни, его крысейшество старше своего хозяина лет на двадцать. Клемент, почувствовав взгляд, загадочно дернул хвостом, чихнул и посеменил к Роберу. Герцог позволил крысу вскарабкаться по спине на плечи. Будь что будет, а приятель отправится в Талиг. Он везучий, ему ни кошки, ни войны нипочем!

Крысиная шерстка привычно щекотала щеку. В галерее Эпинэ прорва Повелителей Молний – кто с мечом наголо, кто с соколом на плече, и ни одного с крысой. Он будет первым и последним. Хотя вряд ли ему случится позировать художнику. Робер решительно сунул пискнувшего Клемента в сумку. Пора было идти, но как же не хотелось!

Странные все же твари люди. Зверю хорошо, когда он силен, сыт и свободен, человеку этого мало. Он сам на себя охотится и сам себя ест. Кто заставил деда, отца, братьев сражаться за, в общем-то, неправое дело? Кто вынуждает Робера хранить верность фантому, тому, чего нет и, наверное, никогда не было? Герцог Эпинэ может остаться в Алате, охотиться, пить, есть, жениться, наконец. Разумный человек так бы и поступил, а он метался по Сакаци, как волк по клетке. Что ж ты, мой дорогой, когда дверцу открыли, пятишься назад? Ехать так ехать! Герцог Эпинэ перекинул через плечо сумку с крысом, одернул куртку, подхватил плащ.

Матильда позаботится о Мэллит, сюзерен – о Дике, и вообще, если решил, делай и не оглядывайся. Вино выпито, последние слова сказаны, а прошлое цепляется за ноги, как колючий степной вьюн. Закатные твари, хватит себя жалеть!

Повелитель Молний почти выбежал из своих покоев, промчался полутемными коридорами в противоположную от комнатки Мэллит сторону и спустился во двор. Под ногами темнели заботливо политые камни, пахло еловым дымком и жареным мясом – на поварне готовились к празднику, но во дворе о предстоящем веселье напоминали только огромные кучи хвороста и ждущие своего часа бочки с вином. Кто-то маленький и хитрый, затаившийся в уголке души, зашептал, что один день ничего не изменит и вообще напоследок можно повеселиться. Можно, конечно; можно вообще не уезжать. Робер ускорил шаг, стараясь не глядеть по сторонам. Он решил, и он не свернет.

До разговора с Мэллит еще была возможность отступить, теперь такой возможности нет. Если он останется, гоганни решит, что он солгал. Если он задержится, он столкнется с сюзереном. Нет, нельзя ему оставаться…