На конюшне пили, и это было хорошо, потому что пьяного ничем не удивишь. Ну приспичило гици на ночь глядя куда-то ехать, его дело. Сам взялся седлать коня? И вовсе хорошо!

Старый Калман, нос которого был еще ярче, чем обычно, отворил двери и заговорщицки подмигнул:

– Золотая Ночка, гици. Не мешает погреться.

– Золотая? – переспросил Робер и понял, какую чушь сморозил.

– Она, родимая, – брови Янчи взмыли вверх. – Да еще и полнолуние… Переждали бы, мало ли…

– Ничего со мной не будет.

– Ну, дело хозяйское, – пожал плечами конюх, спихивая со стола живо заинтересованного ужином кота. – Может, и пронесет. Только с коня не сходите. Да не оглядывайтесь, хоть бы маменька родная вас кликала.

– Не буду.

Некому его кликать. Мать далеко, сюзерен тоже, Матильда будет скакать между костров, Мэллит он не нужен, а его крысейшество и так с ним.

– Гици!

– Вица?! Сдурела! – Калман оторопело уставился на заплаканную девушку, та в ответ только носом шмыгнула.

– Гици, возьми меня с собой.

Вица была одета для дороги, но кое-как. Косы с яркими лентами, кожушок расстегнут, под ним праздничная вышитая кофта и монисто из образков и эспер. Ясно, наряжалась к празднику, но что-то случилось. Схватила одежку и галопом на конюшню.

– Вовсе стыд потеряла, – наставительно произнес конюх. – Вот отцу расскажу…

– Я убью его! – выпалили Вица. – И Магду убью! Вот те знак святой, убью.

– Ну и дура, – припечатал Янош, – нашла за кем бегать. За Балажем Надем! У него на каждой опушке по подружке, а в каждой корчме – по вдове. Шла б умылась, праздник, чай!

– Я тут не останусь, – завела свое Вица. – Гици, вы все одно едете, возьмите до Яблонь. А то в Золотую Ночь одной на дороге…

Робер с сомнением поглядел на конюха. Тот подмигнул:

– А и возьмите! Не уймется она… Да и вам веселей будет. И у куста, и под кустом. Ишь чего удумали, в Золотую Ночь разъезжать!

Иноходец был осведомлен, что в Золотую Ночь по дорогам бродят сплошные закатные твари, но сам он таковой не являлся, да и Вицушка была Вицушкой, семнадцатилетней дурехой, рассорившейся с дружком и сбежавшей к родичам. Будь она упырицей, не болталась бы по замку, не было б на ней эсперы, да и кони с Клементом забили бы тревогу.

– На лошадь заберешься?

– Як бы гици руку дал…

Робер протянул руку, Вица уцепилась и ловко устроилась за спиной Робера. Пальцы у нее были горячие и сильные, с ней было все в порядке, а вот он после агарисских чудес вконец одурел, везде ему нечисть видится. Эпинэ сунул Калману пару золотых.

– Выпей за мою удачу, она мне понадобится.

– За нами не задержится, – рассмеялся алат. – Возвертайтесь поскорее. Ну, Вица, смотри, не затащишь гици в хоровод да на сеновал, грош тебе цена!

Вица фыркнула сквозь слезы, конюх заржал не хуже жеребца и распахнул дверь конюшни.

3

В дворцовых парках жгли листья, горьковатый дым пробирался всюду, напоминая о приближающейся зиме, но Луизе это нравилось. Она всегда любила осень, даже когда не знала, что Рокэ Алва родился на седьмой день Осенних Волн. Этой осенью герцогу исполнится тридцать семь, надо заказать молебен, если, конечно, ее отпустят в храм, хотя почему бы не отпустить? Покидать покои Алисы запрещено только Катарине, свитские могут входить и выходить почти свободно. От тех, кого держат за сторонников королевы, ждут какой-нибудь глупости, те, кто шпионит для Манриков, должны отлучаться для доносов. Она и сама честно рассказывает кансилльеру обо всем, что видит. Другое дело, что видит она мало: королева отнюдь не была дурой. Луиза тоже, но об этом Манрик не знал, а о том, что думает доносчица, не спрашивал.

– Госпожа Арамона, вас проводить? – гвардеец изо всех сил старался быть любезным. Шпион? Или провинциал, для которого любая придворная рожа – большое начальство?

– Не стоит, я просто пройдусь по саду. Душно.

– Да, сударыня, – согласился молодой человек, распахивая дверь в Летний садик, где правила бал осень. – Когда вернетесь, позвоните.

Луиза кивнула и спустилась по пологим ступенькам. В полумраке белели статуи, к носу мраморной астэры[69]прилип желтый лист, на плече веселого лесного духа сидела сумеречная сойка, под ногами скрипела каменная крошка, обиженно журчал одинокий фонтанчик. Садовники еще и не думали укутывать кусты роз сосновыми лапами, вовсю цвели георгины, дымчатые лилии и дриксенские астры. Эти бледно-лиловые звездочки на тонких стебельках убивают только настоящие морозы, а до них еще далеко. Может быть, сорвать несколько веток? Цветы могилу – и ту оживят, а тут как-никак королевские покои, хоть и заброшенные.

Луиза забралась в пахнущие то ли лимоном, то ли полынью заросли и вдохновенно принялась ломать хрупкие стебли. Это отвлекало от выходки Айрис, с которой нужно что-то делать… Дурочка загоняет себя в такую яму, из которой не выбраться. Разве что Ворон и впрямь на ней женится, с него станется, но тогда воспитанница из огня угодит в полымя.

Арнольд, раздери его наконец закатные твари, был скотиной, а маменька и господин граф соизволили объяснить дочери, что с ее внешностью нужно лопать то, что ей купили. И она лопала, но всякий раз, когда муженек гулял на стороне, ей хотелось выть. От унижения, обиды, чего-то непонятного и злого, что раздирало душу на куски. А что станется с Айри, когда Рокэ отправится хоть к королеве, хоть к Марианне? Святая Октавия, девчонка с ума сойдет, хотя ей-то какое дело? И вообще, курица еще и яйца не снесла, а она, дура эдакая, уже кошек от цыплят гоняет…

Луиза сорвала еще несколько веток, попятилась назад и налетела на кого-то живого.

– Их можно поставить в яшмовую вазу.

Катарина! Тьфу ты пропасть, подкралась, как привидение!

– Ваше величество…

– Я просила называть меня по имени, и вы обещали. Правда, это было раньше… До смерти его высокопреосвященства. Святая Октавия, если б кто-то мне сказал, что я стану сожалеть о человеке, которого считала своим главным врагом… И врагом Талига…

А если бы кто сказал, что Луиза Арамона станет на сторону коронованной шлюхи… Что она, кстати говоря, здесь делает? Подышать захотелось?

Вдова капитана Лаик переложила цветы в левую руку и вздохнула:

– Смерть его высокопреосвященства – большой удар для Талига.