Торговаться уже не было смысла. Слишком многое открылось.

— Назови свою цену, — вздохнул Калам.

Старик заулыбался ещё шире:

— Сам понимаешь, эти изысканные клинки — моё самое драгоценное сокровище.

— По меньшей мере, до тех пор, пока сын мёртвого воина из клана Воро́ны не явится к тебе, чтоб вернуть наследство. Однако сомневаюсь, что он расплатится с тобой золотом. Общение с этим мстителем я возьму на себя, поэтому — умерь свою алчность и назови цену.

— Двенадцать сотен.

Убийца положил на прилавок небольшой кошель и смотрел, как торговец развязывает шнурок, чтобы заглянуть внутрь.

— Темноваты эти бриллианты, — проговорил старик.

— Именно эта тень делает их столь драгоценными, как ты сам прекрасно знаешь.

— О да. Половины этого мешочка хватит.

— Ты смотри — честный торговец.

— Великая редкость, да. Однако в такие времена верность стоит дороже.

Калам смотрел, как старик отсчитывает бриллианты.

— Похоже, потеря имперских товаров тяжело ударила по прибылям.

— Очень! А здесь, в Г’данисбане — вдвое против остальных городов, друг мой.

— Почему же?

— Как почему? Потому что все в Б’ридисе, конечно. Осада.

— В Б’ридисе? Это старая горная крепость, да? Кто же там окопался?

— Малазанцы. Отошли туда из Эрлитана, отсюда и с Пан’потсуна — гнали их всю дорогу до самых предгорий. Ничего столь эпичного, как «Собачья цепь», но несколько сотен выжили.

— И до сих пор держатся?

— Ага. Увы, Б’ридис так просто не взять. Но уж немного осталось, бьюсь об заклад. Ну, вот и всё, друг мой. Спрячь этот кошель, и да идут вовеки боги в твоей тени.

Калам с трудом сдержал ухмылку и взял клинки:

— И с тобой, господин.

Так ведь и будет, друг. И боги окажутся куда ближе, чем ты бы сам пожелал.

Убийца прошёлся по рыночной площади, затем остановился, чтобы поправить застёжку перевязи. Прежний владелец был всё-таки посубтильней Калама. Как, впрочем, и большинство людей. Закончив, он надел перевязь и вновь закутался в просторную телабу. Рукоять более тяжёлого ножа оказалась под левой рукой.

Убийца зашагал дальше по безлюдным улицам Г’данисбана. Два длинных ножа, оба виканские? Оба принадлежали одному воину? Неизвестно. Они, конечно, друг другу подходят, но разница в весе стала бы затруднением для всякого, кто попытался бы драться обоими одновременно.

В руке фенна более тяжёлый клинок оказался бы просто крупным кинжалом. Зато узор явно виканский, а значит, вложение чар — это услуга, дар или плата за что-то. Кто же из виканцев мог заслужить такое? Само собой, Колтейн, но тот носил одиночный длинный нож без всяких узоров. Эх, знал бы я побольше об этих теломенах тоблакаях…

Высший маг по имени Беллурдан Сокрушитель Черепов погиб.

Вот уж и вправду круги. Да ещё и этот Дом Цепей. Проклятый Увечный бог…

Ну и дурак же ты, Котильон. Ты ведь присутствовал на последнем Сковывании, верно? Тебе бы воткнуть нож прямо в сердце этому ублюдку — и дело с концом.

Интересно, а Беллурдан там был?

Вот проклятье, забыл спросить, что сталось с этим пардийским охотником за призраками…

Насыпную дорогу, которая вилась на юго-запад, прочь из Г’данисбана, истоптали до самого гравия. Ясно было, что осада так затянулась, что небольшой город, который кормил осаждавших, сам отощал. Осаждённым, наверное, пришлось и того хуже. По старинной традиции окружавших Священную Пустыню оданов, Б’ридис высекли прямо в скальной породе. Никаких привычных подходов к крепости — ни лестниц, ни даже вырезанных в камне опор или перекладин, — а тоннели уходили глубоко в скалу. Внутри них наверняка были родники с пресной водой. Калам видал Б’ридис только снаружи, когда цитадель уже давно покинули обитатели, так что родники эти, скорее всего, давно пересохли. И хотя в подобных крепостях, как правило, устраивали просторные склады, вряд ли малазанцы, которые укрылись там, нашли их полными провизии.

Так что несчастным ублюдкам, наверное, грозила голодная смерть.

В сгущавшихся сумерках Калам продолжал шагать по дороге. Других путников он не видел и решил, что обозы не выедут из Г’данисбана до самой ночи, чтобы избавить измученных тягловых животных от дневной жары. Дорога уже забирала вверх, вилась по склонам холмов.

Коня убийца оставил в мире Тени, у Котильона. Для предстоящего задания скрытность будет важнее скорости. К тому же Рараку всегда была безжалостна к лошадям. Большинство источников наверняка давно отравили, чтобы затруднить продвижение армии адъюнкта. Впрочем, Калам знал несколько секретных родников, которые без необходимости никто не тронет.

Сама эта земля, подумал Калам, оказалась в осаде — и враг ещё не подступил. Ша’ик туго закуталась в Вихрь, и в этом убийца видел немалую толику страха. Если, конечно, Ша’ик не решила осознанно играть против всех ожиданий. Может, она просто хочет заманить Тавор в ловушку, в Рараку, где сила её несравненна, где её воины знают каждый камень, а враги — нет.

Но есть в армии Тавор по меньшей мере один человек, который знает Рараку. И лучше бы ему выйти и сказать об этом, когда настанет время.

Опустилась ночь, над головой замерцали звёзды. Калам ускорил шаг. И хотя воздух резко охладился, он продолжал потеть под весом тяжёлого мешка с провизией и питьевой водой. Взобравшись на очередной холм, убийца заметил под изломанным силуэтом гор отблески огней в осадном лагере. На скальной стене никакого света не было.

Калам продолжил путь.

До лагеря он добрался лишь поутру. Шатры, повозки, обложенные камнями очаги раскинулись неровным полукругом у закопчённой дымом скальной стены крепости. Всюду громоздились кучи мусора, выгребные ямы переполнились так, что в жарком воздухе стояла невыносимая вонь. Спускаясь по крутой тропе, Калам оценивал положение. Осаждавших он насчитал около пяти сотен, притом многие, судя по форме, оказались бывшими малазанскими солдатами местного происхождения. Штурмов уже какое-то время не предпринимали. Наскоро сооружённые осадные башни стояли в стороне и ждали своего часа.

Дозорные заметили Калама, но никто его не окликнул, да и вообще не проявил никакого интереса к человеку, который подошёл к границе лагеря. Просто ещё один боец явился, чтобы убивать малазанцев. Еду принёс с собой, так что для других не станет обузой, а потому — милости просим, заходи.

Как и предполагал торговец из Г’данисбана, терпение нападавших подошло к концу. Они вовсю готовились к последнему штурму, который состоится если не сегодня, то завтра. За лесами давно никто не следил, и верёвки высохли, а дерево потрескалось. Работники начали их чинить, но без особой спешки — неторопливо шевелились в изматывающей жаре. В лагере царил разлад, и даже возбуждение перед боем не могло его скрыть.