Айзенменгер, опустившись на диван, внимательно слушал. Либман шантажировал Рассела, а тот пытался его задавить? Казалось, мир сошел с ума.

— Алло, вы слушаете? — спросил Джонсон.

Айзенменгер даже не заметил, что молчит слишком долго.

— Да-да.

— Мы сейчас у Елены. Ее это все, конечно, порядком выбило из колеи.

Но что все это значит? Каким образом сюда затесался Либман?

— Джон, послушайте… — произнес Джонсон каким-то странным тоном. Не то чтобы подозрительным, но явно настороженным.

— Да?

— Вы не разговаривали с Беверли Уортон о результатах вскрытия?

Айзенменгер хотел было ответить, что, разумеется, не посвящал полицию в это дело, но тут же вспомнил, что Уортон, скорее всего, наведывалась в его квартиру в отсутствие хозяина и читала заключение. Затем доктор подумал о том, как чуть не совершил в тот день предательство, и его в очередной раз охватило чувство вины.

— Нет, я не говорил, — произнес он наконец. Это не было ложью, но было ли правдой? Во всяком случае, его слова дали некоторый положительный результат — Джонсон вздохнул с облегчением.

— Похоже, она непонятным образом пришла к тем же выводам, что и мы. Они следили за Расселом и поэтому сразу кинулись за ним, когда тот сбил Либмана.

— Что вы собираетесь теперь делать?

Послышался шепот — Джонсон и Елена переговаривались.

— Елена считает, что нам надо встретиться, чтобы обсудить последние события и решить, какой линии поведения придерживаться теперь с родителями Билрота. Когда у вас появится свободное время?

В принципе, свободного времени у Айзенменгера отныне было предостаточно, но стоило ли торопить события?

— Давайте через пару дней. Мне надо обдумать все это. Я позвоню.

Он положил трубку, не оставив Джонсону и Елене возможности что-либо возразить.

* * *

Весь следующий день Джонсон пребывал не в лучшем расположении духа. Салли неожиданно собралась к родителям, оставив весьма лаконичную записку, в которой даже не сообщила, когда собирается вернуться. Между тем Джонсон терпеть не мог неожиданностей и неопределенности, и такое совершенно нетипичное для Салли поведение беспокоило его. Со дня годовщины их свадьбы она все больше замыкалась в себе, что-то скрывала от мужа и нервничала. Он хотел было позвонить ей, затем передумал. Теща Джонсона была женщиной болезненной и довольно сварливой, к зятю относилась весьма критически, и между ними нередко проскакивали искры, поэтому он не хотел провоцировать очередной электрический разряд.

Джонсон провел день в прогулках по старым любимым местам — где в одиночестве, где в компании старых друзей, былых сослуживцев и даже прошлых врагов. Разговаривая с многими из них, он чувствовал, что те прячут свои подозрения, даже враждебность; владелец одного из заведений открыто отказался обслуживать бывшего полицейского, обозвав его дрянью. По большей части старые знакомые приветствовали Джонсона с некоторой настороженностью, завязывая ничего не значащий разговор о старых и новых делах и обходя мучивший всех вопрос о том, что же все-таки случилось с сержантом полиции Бобом Джонсоном.

Домой он вернулся в семь часов слегка навеселе, но нисколько не став от этого счастливее.

— Салли?

В доме стояла тишина, но он чувствовал, что жена здесь. В нем сразу проснулось беспокойство. Салли привыкла создавать вокруг себя шумовую завесу и неизменно включала радио, телевизор или музыкальный центр.

— Салли!

Тут он услышал шум воды наверху — сомнений больше не оставалось. Джонсон взбежал вверх по лестнице, выкрикивая имя жены.

Салли была в ванной. Она даже не пыталась спрятаться — дверь оказалась не заперта. Женщина была целиком поглощена своим занятием. И без того громкий монотонный шум падавшей струи усиливался, отражаясь от пустых стен, так что Салли не сразу заметила мужа. Тот застыл в дверях, глядя ей в спину, а она, согнувшись над ванной, все терла и терла руки, сдирая с них кожу до кроваво-красной плоти.

* * *

Вид у Либмана был жуткий, и это не удивило Беверли — она боялась худшего после того, как стала невольным свидетелем его кульбитов в неоновом свете уличных фонарей. Голова молодого человека была забинтована, под глазами нависли черные мешки, лицо парня покрывала сеть шрамов. Левая рука была подвязана, запястье в бинтах; под простыней вырисовывались очертания гипсовой повязки на левой ноге. Из трех капельниц, подведенных к его венам сразу после того, как Стефана доставили в палату, к настоящему моменту осталась только одна. Уортон с большим трудом удалось выпроводить миссис Либман, выслушав страстную обличительную речь по поводу того, что полиция не дает покоя ее несчастному любимому сыну, а больница не в состоянии обеспечить ему надлежащий уход.

Оставшись наконец наедине с пострадавшим, Беверли постаралась построить разговор так, чтобы максимально соблюсти свои интересы. Она догадывалась, что именно произошло в ту ночь, когда была убита Никки Экснер, но сомневалась, что Либман правильно расценивает увиденное им и что ей удастся его переубедить.

Как она и ожидала, первые десять минут Стефан, спекулируя своим положением, был замкнут и старался отмалчиваться. Тогда Беверли положила руку на его сломанное запястье, с силой сдавила его, заставив Либмана скривиться от боли, и, наклонившись к его лицу, произнесла:

— Послушай, ты, маленький ублюдок. Я по горло сыта тем дерьмом, которым заваливают это дело паршивцы вроде тебя. Если ты не хочешь предстать перед судом за шантаж и соучастие в убийстве, то будь добр рассказать все, что знаешь. Ясно?

При этом она продолжала мило улыбаться, и все, проходившие мимо стеклянного бокса, могли видеть, как женщина-полицейский ласково беседует с больным. Либман, открыв рот, молча смотрел на Уортон широко раскрытыми глазами. Беверли разжала руку, откинулась на спинку стула и с улыбкой добавила:

— Мы здесь одни, Стефан. Никто нас не слышит. Давай я расскажу тебе, как все, с моей точки зрения, было, а ты поправишь меня, если я ошибусь…

* * *

— Вам не в чем себя упрекнуть, Боб.

Врач сказал это из лучших побуждений и, скорее всего, даже искренне, но его слова не могли успокоить Джонсона и избавить его от чувства вины. Рассуждать логично он сейчас просто не мог: мешали воспоминания о пережитом кошмаре.

— На какое-то время ей лучше остаться в больнице.

Пытаясь смягчить его боль, Джонсона со всех сторон обстреливали этими банальностями, как торпедами, но ни одна из них не достигала цели, проносясь мимо, исчезая в неизвестном направлении.

Как это могло случиться так неожиданно? Наверное, были какие-то признаки надвигавшейся беды, а он их проглядел. А может быть, он сам поспособствовал этому?

Этот вопрос был особенно мучителен.