те предельные наслаждения мучениями, которые испытывал Бог, жертвующий во имя спасения провинившихся людей Своим сыном. Этот героический поступок, так сказать, чрезмерен и потому негативен и даже преступен, ибо спасение виновных и грешников достигнуто за счет невинной жертвы. Человек вывел чрезмерное в сферу божественного, предпочтя рабскую зависимость и сохранение жизни героическим мучениям. Но избавился ли он экономией, расчетом и рациональностью от адских мук? На что позитивное, культурное, научное. целесообразное и цивилизованное может опереться современный человек? Наша жизнь, рассчитанная по минутам, дисциплинированная и целерациональная, разве она имеет смысл? Можно сказать, что каждый поступок был рациональным, но их цепь — совершенно абсурдной, ибо была посвящена служению чему-то внешнему и никак не тому, что древние называли заботой о себе. Наш разум, разве не благодаря ему были осуществлены войны и организованы эффективные фабрики смерти — концентрационные лагеря, эти машины по переработке человеческого материала? Культура и цивилизация, разве они гарантируют наше существование, разве не благодаря открытиям науки и техники мы стоим перед скорой экологической катастрофой?

Несмотря на то, что негативное оказывается невыразимым и тем самым как бы отсутствующим для теоретического дискурса, оно проявляет себя как позитивное на энергетическом уровне. Достоевский не мог объяснить, почему человек предпочитает удовлетворить желание попить чаю, даже если за него будет заплачено ценой погибели всего мира, но нельзя отрицать, что нечто подобное в некоторых крайних обстоятельствах испытывает любой человек. Это и дает почву метафизике желания. Возникает вопрос: чего мы желаем и боимся одновременно? Список основных страхов и представляют влечения, оказывающиеся грозными и разрушительными силами. Думается, что человечество никогда не согласится считать их позитивными, потому что инстинкты вытесняются и не допускаются в сознание, ибо несовместимы с ним и разрушают его. Среди основных влечений есть разрушительные, неконтролируемые инстинкты, символизированные танатосом Фрейда, которые представляют реальную угрозу жизни. Взаимная игра эроса и танатоса необъяснима с теоретической, смысловой точки зрения. Диалектика лишь уводит наше внимание в сторону, когда утверждает взаимную теоретическую и даже логическую необходимость противоположностей для определения друг друга. Дело не в логической, а в энергетической необходимости противоположностей. Энергетические процессы вызываются столкновением разнонаправленных сил. Задача культуры состоит в том, чтобы приручить и нейтрализовать возникающую при этом энергию посредством диспозитивов власти и познания. Человек боится отсутствующего и пытается нейтрализовать или приручить его утверждающими дискурсами. Это не вызывало возражений, пока запредельное помещалось вовне, но когда оно оказалось внутри самого человека, то его «обобществление» стало вызывать резкий протест. Энергия любви и ненависти, силы разрушения и безумия — словом, все, что Фрейд называл «либидо», — кто распоряжается этим? Конечно, возникает вопрос о том, насколько оно аутентично, и может быть, эта энергия не дается от природы, а создается за счет высокого напряжения культурных оппозиций, но то, что она используется властью в своих интересах наподобие капитала, — не вызывает сомнений. Поэтому вполне естественным кажется поставить вопрос о том, как функционируют, распределяются, обмениваются эти энергетические ресурсы.

Представителями психоанализа был обнаружен тайный исток «человеческого», генеалогия которого уперлась в инстинкты, считавшиеся преодоленными духом. Дом сознания оказался надстроенным сверху и оборудованным погребом: внизу располагался мощный парогенератор, производящий желания, а сверху — надзирающая и разрешающая инстанция, распределяющая и регулирующая давление пара наподобие клапана Уатта. Таким образом, между самыми фундаментальными феноменами человеческого бытия обнаружилась весьма тесная связь, а философии пришлось иметь дело с плотной сетью, сплетенной из разнородных нитей и капилляров, по которым циркулировала и обменивалась энергия либидо. Кто господствует над этой энергией, кто держит в своих руках кончики нитей? Но и этот вопрос, вызванный прежними амбициями на абсолютное, уже не может считаться корректным: даже если есть нечто или некто, использующий сеть различий для управления, то он настолько слит с нею, что не имеет иных органов и орудий и не обладает каким-то отдельным «сознанием» или «телом».

Фрейд, казалось, освободился от метафизических установок и естественнонаучным образом приступил к изучению архипелага бессознательного. При этом главной его мыслью представляется подход к нему как к энергетическому базису, рациональное использование и расходование которого должно быть изучено и поставлено под контроль. Этим подходом определяются функции понятий желания и либидо, которые не исчерпываются, как думали некоторые исследователи психоанализа, возрождением понятия природы. В нем можно выделить два разных полюса: экспликацию динамики желания, включая цель и объект, исполняемый и отсутствующий; понимание либидо как первичного влечения в работе «По ту сторону принципа удовольствия», где этот процесс исследуется в двух режимах: эроса и танатоса. Изначальная энергия рассекается на два потока, задающих психику, телесность и их отдельные органы. Наиболее интересной аналогией выглядит характеристика этих влечений как бесконечного повторяющегося процесса, имеющего кибернетический, т. е. стохастический характер. Бесконечное повторение при условии отсутствия единства танатоса и эроса указывает на нечто иное, а именно на то, что наслаждение — это прежде всего энергетический процесс. Именно в этом состоит своеобразие фрейдовского подхода к удовольствию, которое обычно раскрывается как чувство, связанное с потреблением, созерцанием, пониманием, моральным удовлетворением. Желание выступает как либидо, как производительная сила, способная к разнообразным превращениям и изменениям в самых неожиданных формах, и как энергия, канализируемая и используемая в различных системах для производства необходимых аффектов, т. е. превращаемая в нечто иное. Эта сторона желания описана Фрейдом при разъяснении принципа константности, соединяющего эрос и реальность. Именно здесь ярче всего проявляется сходство с Марксом, который использовал понятие рабочей силы в качестве основания общественной системы. Как и эрос, она подчинена своему принципу константности, который реализуется в законе стоимости, обеспечивающем обмениваемость разнообразных продуктов труда. Другой режим энергии присущ либидо, которое, как кажется, не регулируется и не контролируется в рамках общественной системы труда или дискурса, ибо это энергия смерти и разрушения. Но фактически эта энергия оказывается столь же позитивной, как и та, что циркулирует по сетям порядка и используется для воспроизводства, но отличается лишь чрезмерностью и поэтому тематизируется Фрейдом не как биологические регулярные ритмы, а как «химические» реакции, имеющие взрывной характер, вызывающие страдание, и в этом по своим последствиям подобные «кризисам» Маркса. Таким образом, нельзя считать, что Фрейда интересовали некий невыразимый или запретный предмет или содержание мечтаний. Для него самым важным было изучение преобразования энергии желания в разнообразных формах манифестируемого содержания — от описания сновидений до научного и художественного творчества.

Гипотеза о вытеснении и репрессивности, о невыразимости