неопределенной и предпочитают выделять в ней символический, социальный, экономический, моральный, юридический, политический, идеологический и прочие порядки.

Мир повседневного взаимодействия, деформирующий идеальные модели, представляется скорее препятствием, чем основой для их реализации. Недаром всяческие революции, стремящиеся перенести порядок идей на жизнь, в конце концов сталкиваются с сопротивлением повседневности. К миру повседневного взаимодействия все чаще обращаются этнографы, социологи, экономисты и даже философы. Если социальные науки стремятся к выявлению устойчивых структур повседневного порядка, то интерес философии вызван трудностями обоснования знания, которое либо зависает в пустоте логического круга, либо упирается в такие очевидности, которые не вызывают сомнений и вместе с тем не могут быть доказаны принятыми в науке методами. Обращение к жизненному миру вызвано также протестом против рациональности, репрессивность которой все сильнее осознается людьми.

Что такое повседневность? Это слово обозначает мир обыденной жизни: будничность в противоположность праздничности, экономию в противоположность трате, рутинность и традиционность в противоположность новаторству. Это нечто среднее между высоким и низким, между взлетами духа и падениями плоти. Классические философы определяли ее как сферу столкновения различных частных мнений и интересов, где невозможно истинное знание. В современной философии она раскрывается как нечто упорядоченное, традиционное и рутинное, обезличивающее человека, препятствующее его свободе или, напротив, как нечто спонтанное, обеспечивающее свободу индивидуальности, которая подавляется в процессе образования. Феноменологическая социология, начиная с Шелера и Шюца, особенно эффективно раскрыла сложный душевный и символический порядки жизненного мира. «С самого начала, — писал А. Шюц, — повседневность предстает перед нами как смысловой универсум, совокупность значений, которые мы должны интерпретировать для того, чтобы обрести опору в этом мире, прийти к соглашению с ним» (Шюц А. Структура повседневного мышления. Социологические исследования. М., 1988. Т. 2. С. 130). Он склоняется к пониманию повседневности как символического, переживаемого мира, а не только как институтов и учреждений. Важным моментом феноменологического подхода к повседневному сознанию является раскрытие его как общего горизонта, в котором «уравниваются», типизируются различные частные перспективы: «Общий тезис взаимных перспектив приводит к способности схватывать объекты и их аспекты, действительно знаемые мной и потенциально знаемые им как знание каждого» (Шюц А. Здравый смысл и научная интерпретация человеческой деятельности // Вестник СПбГУ. 1994. Вып. 4. С. 46). Следует признать эту способность повседневности соединять природный, социальный и субъективный миры, образовывать общее поле понимания их различных смысловых интерпретаций. Допущение центров монополии власти, удерживающей порядок посредством негативных санкций, как и указание дециссионистов на научную рациональность как основу власти, преодолевается в модели общественной жизни, в которой прочный центр и универсальная структура уступают место гибкой и изменчивой повседневности, устанавливающейся сингулярно и регионально в процессе коммуникации.

Повседневность — не только поверхность, но и глубина. Высшие структуры порядка образуют разум, право, экономичность или целерациональность. М. Шелер раскрыл, наряду с порядком идей, порядок любви и тем самым указал, что и в сфере чувств и предпочтений люди действуют не как попало, а в соответствии с объективной иерархией ценностей. Фрейд открыл порядок также в бессознательном, которое прежде рассматривалось как источник необузданных желаний и нецивилизованных влечений. Применив «экономический подход», он, подобно Марксу, открыл законы циркуляции либидо. Повседневность не сводима к сознанию, бессознательному, идеям, чувствам, морали или экономике. Повседневность — это поверхность, на границе которой сталкиваются и переплетаются идеи — жители высших сфер и чувства, переживания, желания, идущие из глубины. Эти переплетения образуют события, которые, подобно сингулярным точкам в математике, обозначают моменты сгиба или перелома линий развития. Повседневность — это не только мысли, чувства и желания людей. Это прежде всего порядок, закрепленный институтами. Отсюда ее изучение связано с использованием самых разнообразных техник феноменологии, герменевтики, аналитической философии, психоанализа и деконструкции. В противоположность слишком абсолютизированной феноменологической программе изучения повседневности можно предложить своего рода «топико-экономический» подход и рассмотреть повседневный порядок. Во-первых, как сложную ткань переплетения различных порядков, компенсирующую ослабление или разрушение их в одном месте за счет усиления в другом. (Например, вызывает изумление запас прочности в России, в которой, несмотря на многолетний хаос и разруху, сохраняется порядок.) Во-вторых, как сеть особым образом устроенных дисциплинарных пространств, в роли которых функционируют, например, храм и рынок, школа и фабрика.

Пространства повседневности формируют прежде всего нужный тип телесности, а также нормы и правила действия, которые могут показаться теоретику нестрогими, а моралисту беспринципными и которыми человек вынужден руководствоваться в жизни. Усвоение этих правил, как считал Л. Витгенштейн, похоже на дрессировку, т. е. происходит, минуя обоснование. Повседневное поведение основывается не столько на критической рефлексии, сколько на следовании правилу. В жизни люди ведут себя иначе, чем в сфере науки, где все подвергается проверке и обоснованию, где высказывания воспринимаются как истинные или ложные. На уровне повседневного взаимодействия вопросы об истине занимают достаточно скромное место. Языковые выражения функционируют как обещания, клятвы, угрозы, приказы, вопросы и воспринимаются с учетом личности говорящего. «Следование правилу» выступает при этом в качестве окончательного арбитра любых рассуждении и обоснований (Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. М.: Гнозис, 1994. С. 164). Одно из важнейших открытий Л. Витгенштейна состоит в принципиальном разграничении достоверности и истины. Что это значит: достоверное, очевидное, общепризнанное и тем не менее не истинное или ложное? Можно ли усомниться в том, что я сейчас нахожусь в данной комнате и набираю текст, что это мои пальцы нажимают на клавиши, что меня зовут Б. В. Марков, что существует внешний мир и сейчас идет дождь? Само по себе обсуждение такого рода вопросов вызывает подозрение, и если бы это случилось на улице перед нефилософствующей аудиторией, то, вероятно, реакцией окружающих было бы ограничение подобных сомнений стенами психиатрической больницы. Вопрос о границе между позитивным и негативным нуждается в новом осмыслении и постановке. И дальше всего он отстоит от великого метафизического различия добра и зла. Это вызвано тем, что метафизическое различие выполняет своеобразные функции одного из диспозитивов, охраняющих неприкосновенность границы. Из-за него вне поля внимания исследователей остается огромное количество ограничений, каждое из которых действует локально и сингулярно. Речь может идти об истории, генеалогии или археологии границ, отделяющих позитивное от негативного.

Сегодня, когда кризис современных представлений и практик рациональности стал очевидным и ощутимым, повышается интерес к примитивным архаичным структурам порядка, которые обеспечивали выживаемость человечества в течение тысячелетий, в то время как границы