место ее недостаток, постольку потребление не ограничивается, а, напротив, стимулируется. Это обессмысливает борьбу за власть и капитал, которые раньше считались локомотивами истории. Даже перверсивное поведение — алкоголизм, сексуальные отклонения, наркомания, которые провозглашаются эффективными средствами партизанской борьбы индивида против общественного порядка, на самом деле способствует его укреплению. Сегодня сама власть втянута в азартную игру с запретным, ибо она составляет арматуру цивилизации. В этих условиях волей-неволей приходится задуматься над самим смыслом ориентирования. Ведь сегодня не только мы ориентируемся в мире, но и он ориентирует нас. Мы выступаем против давления природной или социальной необходимости, а природа, техника, социум — в форме эпидемий, стихийных бедствий, катастроф, кризисов, войн протестуют против нас. Сети порядка не сводятся к запретам и ограничениям, они требуют глубокого преобразования существа человека, который является не просто обманутым или принужденным, а сделанным таким, как нужно.

Важным методологическим вопросом является обсуждение тех реальных функций, которые обеспечивают понятийные дифференциации: как и при каких условиях они возникают и каково их значение в системе общественного порядка. Трудность решения вопроса о природе, происхождении и реальных функциях данных различий связана с тем, что они развиваются как бы на двух уровнях. С одной стороны, философия, а потом и наука пытаются уточнить эти различия и дать им четкое определение. С другой стороны, стараясь доказать истинность и тем самым сделать определения действующими нормами поведения, мыслители сталкиваются с тем, что их рассуждения оказываются как недоказуемыми, так и невыполнимыми. Это вызвано тем, что различия природного и социального, божественного и человеческого, мужского и женского, плохого и хорошего, прекрасного и безобразного и т, п. складываются до познания и сами составляют неявную основу любых рассуждении. В культуре существует значительное число положений, которые, будучи самоочевидными и общепринятыми, тем не менее не могут быть доказаны научным путем ссылками на опыт или логическое доказательство: тот, кто сомневается в существовании внешнего мира, в наличии сознания не на философском диспуте, попадает под подозрение. Не случайно психологические тесты предполагают выполнение основных дифференциации. Если сомневаться в этом, то недоказуемо и все остальное, История подобных различении уходит корнями в некогнитивные практики, и поэтому ее реконструкция должна не только опираться на определения, даваемые тем или иным философом, но и выявлять реальные структуры, в рамках которых они складываются и функционируют.

Феномены различия и границы имеют прежде всего ориентирующее значение. Они установлены не столько для запрета, сколько для порядка. Все то мистическое и непостижимое, что обычно связывается с оборотной стороной границы, будь то кожа, зеркало или стена, используется для интенсификации ощущения. При этом в тени остаются самые важные, невидимые барьеры и поэтому наиболее действенные и нерушимые. Следует задуматься о том, почему именно вокруг бытия и небытия, истины и лжи, добра и зла ведется так много споров, и все великие пионеры и землепроходцы страны духа ломают копья именно около этих стен. Существуют маленькие, но очевидные и поэтому непереступаемые барьеры и пороги, которые проводятся на уровне повседневности и которые не проходят стадию критической рефлексии, ибо прочерчиваются в нежных и доверчивых душах детей взрослыми и педагогами, которые сами восприняли их в ходе дрессуры и воспитания.

СТРУКТУРЫ ПОРЯДКОВ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Изучение различных способов ориентирования связано с большими затруднениями, с которыми сталкивается как тот, кто живет «внутри», так и тот, кто смотрит «снаружи». Участник повседневного взаимодействия, опутанный сложившимися сетями порядка, не может стать незаинтересованным исследователем по двум причинам: во-первых, в силу анонимности и незаметности структуры жизненного мира, во-вторых, в силу того, что вовлеченность в эти структуры выступает условием возможности их понимания. Дело в том, что при изучении повседневности исследователь наталкивается на достоверности, которые, строго говоря, не являются знаниями, подлежащими сомнению, проверке и обсуждению. Различие плохого и хорошего складывается задолго до того, как человек стал исследователем, и усваивается в ходе воспитания, а не обоснования.

«Включенность», как необходимое условие понимания, предполагает нравственное признание или компромисс с действительностью и является более сильным, чем эстетическое или эмпатическое вживание. Критика и неприятие повседневности, напротив, так или иначе связаны с внутренней или внешней эмиграцией. Если герменевтическое понимание приводит к принятию исторической действительности как судьбы, то экзистенциальный протест кажется актом эмансипации, способствующим объективному изучению. На самом деле здесь тоже возникает множество проблем. Переход границы — лишь одно из многих условий освобождения. Подобно платоновскому узнику, диссидента отягощает желание рассказать оставшимся в темнице о другом, «истинном», порядке. Но в повседневности истина не является самым главным, и неудивительно, что сообщение о ней вызывает недоверие. Те, кто уехал на Запад, уже не могут рассчитывать на «просвещение» оставшихся. Они могут в лучшем случае, как полагает Б. Гройс, деконструировать и продавать былое знание. Такой выход не является предательством. Напротив, введение в оборот мировой общественности адаптированных элементов местной культуры способствует преодолению европоцентризма и тем самым обогащению целого.

Внешний наблюдатель легко рефлексирует естественные и достоверные для непосредственного участника нормы и правила повседневной жизни, но и эта удобная позиция неангажированного зрителя имеет свои проблемы. Всякий, даже самый благонамеренный турист везет с собой «контрабанду», о существовании которой он не подозревает. Это — груз его установок и ожиданий, понятийный аппарат, а также сложные символические машины восприятия и понимания окружающей действительности. Если речь идет о научных понятиях, то они довольно быстро выявляются и контролируются. Гораздо сложнее обстоят дела с анализом разного рода ценностных предпочтений, социальных и моральных норм, а также правовых и экономических различий. Они обнаруживаются по мере накопления опыта сравнения «своего» и «чужого», а их оправдание требует достаточно трудоемкого изучения структур повседневной жизни той или иной посещаемой и изучаемой страны. Акты сознания, устанавливающие различия между красивым и некрасивым, плохим и хорошим, удобным и неудобным, приличным и неприличным, в конечном счете определяют другие сети различий и дифференциации, на которые опирается теоретик.

Изучение повседневности наталкивается на старое предубеждение. Теоретики считают ее слишком