Я сказал об этом по телефону Великому князю Сергию Михайловичу. В ответ на это Великий князь вновь мне сказал, что он ручается за верность того, что он мне сказал, и что если до 12 часов следующего дня он не получит разъяснения, он поедет докладывать Государю. Положение создавалось тяжелое, и у меня возникла уверенность, что Великий князь без серьезных и точных оснований так не говорил бы.

С другой стороны, я был уверен, что лично Сухомлинов этот вопрос не мог бы решить и вряд ли расписка была составлена в его личной канцелярии. Кто же мог об этом знать? По положению, должен был бы знать я, как начальник Канцелярии Военного министерства и докладчик в Военном совете по всем вопросам, возбуждаемым главными управлениями. Но я ничего не знал. Пришло мне в голову, что этот вопрос, может быть, прошел или через помощника военного министра генерала Вернандера (но последний всегда ставил меня в курс всех вопросов, попадавших к нему), или начальника Организационного отдела Беляева (он же в это время исполнял должность начальника Генерального штаба), который довольно часто вмешивался не в свои дела.

Спросил по телефону Вернандера – ничего не знает. Позвонил Беляеву, и от него услышал, что действительно это проходило через его руки. Сказал ему, что сейчас же к нему приеду, и попросил вытребовать из Организационного отдела соответствующее дело.

Беляев мне сказал, что он ничего, в сущности говоря, не знает; что военный министр на одном из его докладов передал ему черновик расписки, которую приказал переписать и немедленно ему прислать. Черновик расписки, написанный рукою Сухомлинова, оказался в деле и был мне показан Беляевым. Я рассказал Беляеву все, что произошло, и мы вместе поехали к Сухомлинову.

Сухомлинову я рассказал о всех моих поисках и в заключение попросил Беляева показать военному министру составленный последним черновик расписки.

Сухомлинов долго вертел в руках этот черновик и затем сказал: «Да, я теперь припоминаю. Я действительно выдал Утину эту расписку». Затем военный министр нам рассказал, что приехавший к нему Утин сказал, что ему, Утину, удалось по сравнительно дешевой цене приобрести в Америке станки для выделки ружей. Что срок расплаты будет примерно через два месяца, но срочно требуется расписка от военного министра, что эти станки, за сумму в 7,5 миллиона рублей, будут приобретены военным ведомством. Утин при этом сказал, что лично он ничего не наживает, передавая военному ведомству станки за сумму, которая назначена ему продавщиками. Поняв всю срочность вопроса и зная, что за этими станками давно охотилось Главное артиллерийское управление, но никак не могло получить согласие на их продажу, он, Сухомлинов, решил выдать расписку, но. забыл об этом сказать мне как начальнику Канцелярии Военного министерства.

Все было правдоподобно, но выяснилась чрезвычайная легкомысленность военного министра. Я сказал, что надо все это сообщить Великому князю Сергию Михайловичу и срочно провести все дело через Военный совет.

Так все и было сделано, и скандал предотвращен (Великий князь, в сущности, и не имел основания поднимать историю, ибо Главное артиллерийское управление готово было дать за эти станки до 10 миллионов рублей). Но остался скверный осадок, ибо одним легкомыслием военного министра все это дело не совсем объяснялось.

2) Я уже отметил, что лично Сухомлинов жил чрезвычайно скромно и на себя тратил мало, но жена требовала денег. Когда Сухомлинов был назначен военным министром, он, зайдя как-то ко мне, разоткровенничался и сказал: «За время пребывания в Киеве генерал-губернатором и командующим войсками я сэкономил около 75 тысяч рублей. Но теперь весь этот запас иссяк на бракоразводный процесс и на поддержку Екатерины Викторовны (его новая жена). Я просто не знаю, что и делать: жалованье военного министра слишком мизерно».

Затем однажды я был вечером у своего приятеля, Сергея Александровича Ронжина, который был очень близок к Сухомлинову. Во время нашего разговора позвонил телефон. Ронжин взял трубку и стал разговаривать. Я сейчас же понял, что он говорит с Сухомлиновым. Немного погодя Ронжин, сказав, что он даст ответ через несколько минут, повесил трубку и сказал мне: «Саша, не можешь ли ты одолжить мне недели на две три тысячи рублей? Владимир Александрович просит достать ему срочно три тысячи, ему надо послать эту сумму Екатерине Викторовне, находящейся сейчас в Египте, а у него ничего нет».

Я ответил согласием. Ронжин сказал по телефону Сухомлинову, что деньги он достанет (я просил не указывать, что даю я). На следующее утро Ронжин ко мне заехал и сказал, что денег давать не надо, что Сухомлинов уже где-то достал.

Однажды летом я встретил Сухомлинова на Б. Морской. Он меня спросил, откуда я иду. Я ответил, что обедал у Кюба и иду домой. (Моя семья была в деревне в Черниговской губернии.) «Какой вы счастливец! Можете себе позволить удовольствие пообедать в хорошем ресторане». На мой недоуменный вопрос: отчего же он не может себе этого также позволить, Сухомлинов ответил: «На себя лично я трачу не больше трех рублей в день. Завтракаю я теперь всегда в ресторане Экономического общества, а по вечерам ем колбасу с чаем. Ведь средств у меня нет никаких, а все, что возможно, я посылаю Екатерине Викторовне» (она была в это время в Египте, где лечила почки).

Вот эти данные создали во мне уверенность, что у Сухомлинова нет никаких средств, а все, что он получал и «наезжал», шло на жизнь и на жену.

Когда в 1915 году Сухомлинов был Государем смещен с поста военного министра и на его место был назначен Поливанов, я поехал к Сухомлинову. Принял он меня в своем кабинете; он был очень подавлен, прочитал мне рескрипт (скорей частное письмо), полученный от Государя. Он при этом сказал: «Государя я ни в чем винить не могу. Его заставили меня убрать. Ко мне же Его Величество относился и относится хорошо!» Затем, переменив тон, совершенно для меня неожиданно сказал: «Но, слава Богу, я не оказываюсь выброшенным на улицу, так как, к счастью, у меня есть приличный капитал». – «Какой капитал?» – невольно спросил я. «Да вот в этой папке лежат бумаги стоимостью в 700 000 рублей», – при этом открыл один из ящиков стола и указал на какую-то папку.

Я, должен сознаться, совершенно растерялся и спросил: «Ваше Высокопревосходительство, откуда же у вас эти деньги? Ведь вы сами мне говорили, что у вас нет никаких средств?» – «Да, у меня и не было никаких средств, но случай помог. Может быть, вы помните, у меня в гостиной висела очень старинная и очень красивая люстра. Досталась она мне очень давно, заплатил я за нее какие-то пустяки и совершенно не знал ее настоящей ценности. На эту люстру обратил внимание Утин и, зная мои финансовые затруднения, предложил ее продать любителю старинных вещей. Я согласился. Утину удалось продать ее за 75 000 рублей, и он мне передал эти деньги. Затем дней через десять после этого Утин зашел ко мне и предложил мне все эти 75 000 рублей пустить на покупку бумаг, которые, по его словам, в самом ближайшем будущем должны очень сильно подняться в своей цене. Утин не ошибся, и теперь эти бумаги стоят 700 000 рублей».

Возможно, конечно, что все это верно. Но невольно напрашивается вопрос: не получил ли какой-либо посредник выгоду каким-либо иным путем? Особенно вспоминая историю со станками.