После речей толпа рекой хлынула по Чаринг-Кросс-роуд. Кенни, Флосс, Лару и Дина вместе со всеми несло по течению. Мимо театра «Феникс», мимо Денмарк-стрит, мимо гитарного магазина «Сельмер», с которым Дин наконец-то расплатился за «фендер». Мимо двери в бывший клуб «UFO». На Тотнем-Корт-роуд толпа свернула влево, на Оксфорд-стрит. Из метро вышел юный прыщавый солдат. Мирные демонстранты завопили: «Скольких ты убил, солдатик?» Полицейский по-отечески взял паренька за плечо и втолкнул обратно в метро. «Да здравствует Хо Ши Мин! Да здравствует Хо Ши Мин!» Витрины на Оксфорд-стрит были закрыты стальными решетками, будто магазины готовились к вторжению. Дину показалось, что он заметил Мика Джаггера. Флосс и Кенни сказали, что, по слухам, Джон Леннон и его новая подружка, Йоко Оно, тоже принимают участие в демонстрации. Правда или нет, но Дин ощущал мощь и энергию. Единство с толпой. Улицы принадлежали им. Весь город принадлежал им.

– Ты чувствуешь? – спросила Лара.

– Ага, – ответил Дин. – Да, чувствую.

– Знаешь, как называется это чувство?

– Как?

– Революция.

Он покосился на нее.

Лара взглянула ему в глаза:

– Мы маршируем с суфражистками, с колонной Дуррути, с коммунарами, с чартистами, с круглоголовыми, с левеллерами, с Уотом Тайлером…

Дин постеснялся признаться, что не слышал о таких музыкантах.

– …со всеми, кто не побоялся сказать власть имущим: «Да пошли вы все нахер!» Да, цели и программы меняются, но власть постоянно в движении, ею можно обладать лишь временно.

– Лара, а как твоя фамилия? – спросил Дин.

– Зачем тебе?

– По-моему, ты будешь знаменитой.

Лара закуривает «Мальборо».

– Лара Веронер Губитози.

– Ух ты, как… длинно.

– На свете не так много имен короче, чем Дин Мосс.

– А, ну да. А ты из Италии?

– Я много откуда.

Они свернули на Норт-Одли-стрит, откуда колонна демонстрантов брала на юг.

«Руки – прочь – от – Вьетнама! Руки – прочь – от – Вьетнама!» В окнах мэйферовских особняков белели лица. В двух кварталах на юг – площадь Гровенор-Сквер. Полицейские кордоны и полицейские фургоны стеной окружали посольство США – модернистский пятиэтажный бункер с орлом на крыше.

– А у эсэсовцев тоже была такая эмблема – орел? – спросила Флосс.

Участники марша заполнили улицы вокруг посольства. Толпа все прибывала. Полицейские, недооценившие число участников марша, никого не пропускали в зеленый сквер в центре площади. Тысячам демонстрантов впереди было некуда деваться. Заградительные барьеры не выдержали напора, их снесли сразу в нескольких местах. Дина сбили с ног, чей-то каблук вдавил его колено в траву. Над площадью пронесся рев, как перед футбольным матчем или сражением. День, который начинался как безмятежный летний поп-хит, обернулся изнанкой, второй стороной, композицией с мрачными аккордами рока.

Лара Веронер Губитози помогла Дину подняться, прошептала ему на ухо: «Ну что, будем сеять братскую любовь?» – и их тут же разделила толпа. Пронзительно верещали свистки. Вздымались клубы дыма. Кенни и Флосс исчезли неизвестно куда. Солнце тускло светило сквозь тучи. «Копов нахер! Копов нахер! Копов нахер!» Полицейские кордоны вокруг площади стянулись к посольству. Кто на чьей стороне? Градом летели снаряды. Звон стекла, восторженный вопль: «Окно разбили!» Очередной ликующий крик: «Еще одно!» Толпа скандировала: «Хо! Хо! Хо Ши Мин! Хо! Хо! Хо Ши Мин!» Землетрясение? В Лондоне? Прямо на Дина неслись лошади. Конная полиция. Полицейские размахивали дубинками, как викторианские кавалеристы – саблями. Люди прятались под деревьями, где раскидистые кроны мешали всадникам. Дин заметался из стороны в сторону, чуть не попал под копыта, и еще, и еще, споткнулся и упал, чудом увернувшись от удара дубинки по черепу. Копыто впечаталось в траву совсем рядом с головой. Дин поднялся на четвереньки, вскочил на ноги. К ладони прилип чей-то парик. Какой-то тип в маске Линдона Джонсона швырнул в полицейских дымовую шашку. Дин бросился бежать прочь, но больше не понимал, где какая сторона. Полицейские и демонстранты смешались, теснили друг друга повсюду. Все громче и громче звучало: «Хо! Хо! Хо Ши Мин! Хо! Хо! Хо Ши Мин!» Полицейские кого-то поймали, повалили на землю, принялись пинать и избивать дубинками. «Вот тебе мир и любовь!» А потом за волосы оттащили его в сторону. «С дороги!» На носилках пронесли полицейского; разбитое в кровь лицо – как витрина мясной лавки. Дин хотел поскорее выбраться с Гровенор-Сквер. Через два дня «Утопия-авеню» улетала в Италию. Если арестуют, будет плохо, но еще хуже, если, не дай бог, сломают или отдавят руку. Но где выход? Брук-стрит перекрыта полицейскими фургонами; в них без разбору швыряют участников марша. «Копов нахер! Копов нахер! Копов нахер!» К Дину на полном скаку мчалась черная лошадь. Чья-то рука схватила его за шиворот, втащила на крыльцо.

– Мик Джаггер?

Спаситель Дина помотал головой:

– Не-а, я пародист. Ступай вон туда, уличному бойцу тут не место. – Он махнул в сторону Карлос-Плейс. Там полицейские выпускали людей с площади.

Ни на кого не глядя, Дин протиснулся через полицейский кордон. На ум пришла заключительная строчка детской потешки: «Вот возьму я острый меч – и головка твоя с плеч!» Он пошел по Адамс-роу. В подворотне трое парней избивали одного хиппи. Все трое бритоголовые, как монахи, на одном футболка с американским флагом. Кто они? Не моды, не рокеры, не тедди-бои. Били и пинали сосредоточенно, прицельно. Хиппи дрожащим клубком корчился на земле. Один из бритоголовых заметил Дина:

– Чё, и тебя отметелить? Щас сообразим, мудила…

Взвесив все за и против, Дин пошел дальше…

«…как трус». Дин вспоминает это в полицейском клоповнике где-то в пригороде Рима. На следующий день выяснилось, что Кенни арестован. Ему разбили нос. «А теперь моя очередь провести ночь в тюремной камере». Если бы Гарри Моффат сейчас увидел Дина, то лопнул бы со смеху. «Я ж говорил!» А может, и нет. За день до отъезда в Италию Дин получил письмо от Рэя. Знакомый из общества анонимных алкоголиков помог Гарри Моффату устроиться на работу. Ночным сторожем. Но его предупредили, что, если он сорвется и уйдет в запой, его тут же уволят. «А сейчас он несет ночной дозор. Как в песне Джаспера. Рэй говорит, что он сильно изменился. Может, Рэй прав. Может, я так долго на него злюсь, что, кроме злобы, ничего не замечаю».

Мимо Дина пролетает комар.

Садится на стену, совсем рядом с головой.

Дин прихлопывает его ладонью и рассматривает пятно на стене.

«А помнишь, как этот гад маму ремнем хлестал? Такое не простишь…»

Приносят обед – кружку растворимого супа. Какого именно, определить невозможно. Можно только надеяться, что в кружку не плюнули. На подносе лежит яблоко и три печенья, на которых выдавлено: «TARALUCCI». Печенья безвкусные, но сладковатые. К двери приближаются тяжелые шаги, в замке скрежещет ключ. Грузный надзиратель жестикулирует, велит Дину выходить: