– Неужели детей не отправили из городов в деревню? – удивилась Эльф.

– Безопасных мест нет. Вся Италия – поле боя. Certo[123], Рим был магнит для бомб, и все города тоже. Плохое время, плохое место – бум! В июле сорок третьего разбомбили Сан-Лоренцо. Большой налет. Королевские военно-воздушные силы. Три тысячи погибли. Мои родители тоже.

– Какой ужас! – сказала Эльф.

– Это было двадцать четыре года назад. Много воды под мост утекло.

– Лондон тоже бомбили, – сказал Дин.

Энцо блеснул серебряным зубом:

– Итальянские самолеты?

– Но Муссолини же был на стороне Гитлера.

– Certo. Солдаты Муссолини убили моих родственников, партизан на севере. В кино все просто: добро contro[124] зло. А в жизни все… – он пошевелил пальцами, – così[125].

Дин задумался. Судя по всему, история Европы была сложнее, чем в фильмах про войну.

– Но беда – мать благоприятных возможностей, – сказал Энцо. – Приходят американские солдаты, приносят комиксы «Марвел», я учу английский, у них есть доллары, я достаю им вещи, беру комиссию, не голодаю. Люди на черном рынке помогают мне, я помогаю им. Так в Италии принято. Детям было проще. Военная полиция ловит взрослого и стреляет. А поймают ребенка – отпустят. Обычно. Такой у меня университет жизни. Я научился крутить.

– Что-что? – спросил Грифф.

– Крутиться, – сообразил Дин.

– Да, крутиться. Промоутеру всегда надо уметь крутиться.

Школьный автобус подрезал «фиат» и понесся дальше. Сантино нажал на клаксон, высунулся в окно и заорал, хотя на такой скорости водитель автобуса ничего бы не услышал. Из окон автобуса выглядывали дети, показывали Сантино «козу» из указательного пальца и мизинца.

– Чего это они? – удивился Дин.

– Cornuto. Рога у мужа, когда жена гуляет с другим.

– Рогоносец, – сообразила Эльф. – В народных песнях про таких часто поется.

Мимо пролетел деревенский дом: покатая крыша, узкие окна, светло-коричневые каменные стены. На склонах холмов виднелись ряды каких-то кустов, как в кентских хмельниках.

– Это виноградники, – объяснил Энцо. – Из винограда делают вино.

Дин попытался представить, кем бы он был, если бы родился в этом доме, а не на Пикок-стрит в Грейвзенде. Может быть, личность – не рисунок несмываемыми чернилами, а эскиз твердым грифельным карандашом?

Зарешеченное окно под потолком – узкая щель в фут шириной и в шесть дюймов высотой. «Может, голова и пролезет, но все остальное – нет». Пыльный солнечный луч падает на ржавую кровать и заскорузлый тюфяк. Из засранного толчка в углу страшно несет. Пол сырой, бетонный. Заплесневелые стены покрыты надписями. В стальной двери глазок и прямоугольное отверстие у пола, закрытое заслонкой. Сидеть негде, разве что на кровати. «И что теперь?» Слышен гул шоссе, обрывки итальянской речи, плеск капель – кап-кап-кап – в бачке.

«Может, Ферлингетти нас просто запугивает, чтобы мы забыли о двух тысячах долларов».

Дин понятия не имеет, какое наказание за хранение наркотиков предусмотрено итальянским законодательством. С The Rolling Stones недавно сняли обвинения, но это же Стоунзы. И дело было в Англии.

Ползут минуты. Негодование Дина несколько остывает. Избитые места уже болят. Он вспоминает про Эльф, волнуется, как она там. Как Имоджен? Смерть ребенка – настоящее горе, не то что какой-то там арест. Левон, Грифф и Джаспер знают, где Дин. Его не похитили без свидетелей. У него британский паспорт. «Италия – не Россия, не Китай и не Африка, где меня вывели бы во двор и расстреляли бы без разговоров». Суд – если, конечно, до этого дойдет – будет затяжным и обойдется дорого. Может, итальянцы не станут заморачиваться, а просто депортируют Дина? И в конце концов, Дин – известная личность. Его песня на пятом месте в итальянских хит-парадах. А вчера на концерте «Утопия-авеню» в Риме было две тысячи зрителей…

– Две тысячи человек! – прокричал Грифф на ухо Дину, перекрывая шум за кулисами театра «Меркурио». – Четырнадцать месяцев назад я играл у Арчи Киннока, а теперь… Разбуди меня! Мне все это снится?

Дин похлопал Гриффа по плечу и продолжил жадно глотать воду. Потный, охрипший и совершенно вымотанный, он тем не менее торжествовал и – временно – был несокрушим. Последние крики и аплодисменты предназначались не только всей группе, но и новой песне Дина «Крючок», которой еще требовалась доработка. Но зрителям песня понравилась не меньше, чем «Темная комната» и «Мона Лиза». Аплодисменты переросли в размеренную овацию, будто великан бил в ладоши: хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп…

Появился Левон:

– Третий выход на бис? Публика требует.

Эльф сделала пару глотков из фляжки и сказала:

– Я готова.

– Я не собираюсь отказывать двум тысячам римлян, – сказал Грифф.

– Ага, это невежливо, – добавил Дин. – Джаспер, ты как?

– Согласен, – ответил Джаспер.

Пришел Энцо, улыбчивый, как промоутер на последнем концерте прибыльного турне.

– Друзья мои, вы фантастические!

– И публика тоже, – сказал Дин. – Все как с ума посходили.

– В Англии вы… – Энцо жестом закрыл рот на замок, – а в Италии мы… – Он встал в драматическую позу. – Мы все показываем. Этот шум – шум любви!

– А ведь мы поем на чужом для них языке, – изумленно сказала Эльф. – Представляете, как бы английские зрители восприняли итальянскую группу? Уж явно не с таким энтузиазмом, – кивает она на зал.

– Они изучают слова, – объяснил Энцо, – но чувствуют музыку. Твои песни, Эльф, говорят: «Жизнь – грусть, жизнь – радость, жизнь – эмоции». Это всем понятно. Джаспер, твои песни говорят: «Жизнь – странная, чудесная мечта». Это тоже всем понятно, все это чувствуют. А твои песни, Дин, говорят: «Жизнь – это бой. Жизнь трудна, но ты не одинок». А ты, Грифф, барабанщик intuitivo[126]. И ваш итальянский промоутер – гений.

Какой-то мрачный тип зашептал Энцо на ухо.

– Он просит, – перевел Энцо, – чтобы вы исполнили еще одну песню, иначе публика разнесет зал.

– Мы уже сыграли весь альбом, – сказал Грифф.

– И все заготовленные каверы, – добавил Дин.

– Давайте исполним новую песню Джаспера, – предложила Эльф. – Согласны?

Все и Левон сказали «да».

– Я ее объявлю, – вызвался Дин. – Энцо, как сказать по-итальянски «мы вас любим»?