Тот, кто давал имя, должен был сделать малышу подарок: «…что дашь в придачу?» — спрашивается в этом случае в «Песни о Хельги сыне Хьерварда» (ст. 7). Кстати, именно из этого текста явствует, что наделять именем мог не только отец ребенка, но и родич или некий доверенный и уважаемый человек.

В Скандинавии эпохи викингов (и почти до конца Средневековья) не были приняты фамилии. Исключение составляли некоторые жители значительно онемеченной Дании и люди иностранного происхождения. Позднее представители знатного рода в Скандинавии стали носить родовую фамилию, которая чаще всего отвечала изображению на их гербах и уходила корнями в имя отца-деда или в их прозвище. Исландцы же обходились без фамилий вплоть до новейших времен. Признаком уважения и различения одноименных людей служило упоминание имени отца, а иногда и деда, например: «Иллуги Черный… сын Халлькеля и внук Хроскеля»[666]. Эта форма отчества могла быть выражена иначе, например: Эгиль сын Скаллагрима, он же Эгиль Скаллагримссон. Если отец умирал рано или мать была из гораздо более знатного рода, сын мог получить второе имя/отчество по имени матери: Гуннар сын Хлив, Свейн сын Эстрид (король Дании Свейн II Эстридсен, середина XI в.)[667].

Упоминание имен отца, деда, а подчас и прадеда и, что было нередко, имен матери и ее отца было весьма важно в немногочисленных обществах Скандинавии, где репутация семьи, рода, сведения о них, как и сведения о районе или области проживания, были первыми приметами человека и многое говорили о нем заинтересованным людям.

Нередко свое имя человек получал не сразу. Так, существует еще одна легенда о происхождении имени Снорри: как уже говорилось, сначала в память об отце, погибшем до рождения ребенка, мальчика, окропив водой, назвали Торгрим; затем за беспокойный характер прозвали Снеррир («Боец», «Задира»), и лишь потом он превратился в Снорри[668]. Рано облысевший Грим стал Скаллагримом — «Лысым Гримом». Имени Вигстерк в принципе не существовало, это слово означает «Сильный в бою» и даже «Тот, кто умеет убивать»[669]: так назвали человека, исходя из его наиболее примечательного качества. Прозвища вообще были общеупотребительны. Обычно прозвище отражало особенности характера или другие свойства человека, в том числе его физические недостатки или болезни, и было широко распространено у людей саги. Этому имеется много примеров, приведенных и в настоящей книге: Павлин, Задира, Колченогий, Хромой, Скальд Чернобровой и мн. др. Иногда прозвище позволяло судить о происхождении человека. Так, оскорбительное прозвище Кошкин Сын (аналог «сукиного сына») получил внебрачный сын знатного Сигурда Свиньи. Надо сказать, что смысл многих прозвищ не ясен[670].

Все сказанное относится к языческой практике. О христианском крещении младенцев в сагах нет сведений. Но по мере распространения христианства люди, особенно крестившиеся взрослыми, как уже говорилось, нередко имели два имени: традиционное скандинавское и полученное при крещении; так было и на Руси. Однако сведения об этом в сагах достаточно редки[671]. О крещении ребенка как об обыденном явлении, но мимоходом, говорится лишь в письменных законах.

Убийство ребенка считалось «постыдным поступком», «злым делом», и если происходило, то случайно. В процессе кровной мести пощадили, например, 12-летнего сына кровника, ибо убийство его было бы «постыдным поступком»[672].

Воспитанию детей придавалось большое значение. Воспитание и обучение происходили с самого раннего детства, в ходе общей жизни семьи и дома, и собственно детство длилось очень недолго — примерно до 7 лет. Ребенок чуть не с первых лет жизни подключался к трудам и делам домохозяйства, естественно, в зависимости от пола и возраста. А при нападении врагов на родной хутор мальчик охотно и смело вступал с ними в схватку, помогая в меру своих сил взрослым.

Одновременно в ходе повседневной жизни дети получали нравственные и житейские уроки. Сидя у очага вместе со взрослыми, они слушали легенды и мифы, сказания о богах и героях, сказки, эпические песни, произведения скальдов, рассказы о славных или бесславных деяниях современников, о живых родичах и предках семьи, о происшествиях, битвах и законах. Они впитывали древнюю мудрость, проникались чувством долга перед семьей и родом, усваивали правила чести и обычаи, получали уроки поведения в обществе. Они получали также представление о добре и зле, о добродетелях и пороках, все нравственные нормы своей среды и своего времени.

Множество изречений, разумных советов на разные случаи повседневной жизни содержится в «Речах Высокого», который неоднократно повелевает слушать его советы[673]:

И в то же время: «Ворота сломаешь, / коль всех без разбора / впускать будешь в дом» и т. д.

В своих рекомендациях, пусть на первый взгляд и противоречивых, например в отношении молчания или «безмолвия», Высокий настойчиво повторяет, что мудрый человек должен быть всегда настороже. Он не должен доверять «ни девы речам, ни жены разговорам… жены объясненьям… непрочному луку, жаркому пламени, голодному волку… стволу без корней, летящей стреле, отходящему валу, тонкому льду, змее, что свилась, с изъяном мечу, скотине больной, рабу своевольному, лести колдуньи, врагу, что сражен… брата убийце… коню слишком резвому» и т. д. И еще раз повторяет: «Всему, что назвал я, верить не надо!»[674]