— Это угроза?

Консепсьон торжествующе улыбнулась.

— Испугались? Это хорошо. Вы должны бояться, сеньора.

У матери погибшей девушки не было с собой оружия. К тому же, глядя на ее нынешнее, весьма жалкое состояние, вряд ли стоило опасаться, что она может представлять собой какую-то физическую угрозу. Но внешний вид мог быть обманчив, и Абигейл не понаслышке знала, что может сделать с человеком горе. На следующий день после смерти матери, когда дядя Рэй проскользнул к ней в комнату под предлогом того, чтобы утешить ее, она твердо сказала ему:

— Если ты еще хоть раз прикоснешься ко мне, мерзкий старик, тебе после этого лучше вообще не ложиться спать. Как только ты уснешь, я возьму топор и изрублю тебя на мелкие кусочки.

Видимо, дядя Рэй увидел в глазах Абигейл нечто такое, что заставило его поверить в серьезность ее намерений, потому что он тут же, попятившись, вышел и уже больше никогда не подходил к ней. Абигейл не знала, что бы она сделала, если бы он не послушал ее. Она сильно сомневалась, что могла бы изрубить его, но в одном была уверена твердо: сухим из воды он больше не вышел бы.

Не отдавая себе отчета, Абигейл потянулась к телефону на стене. Она набрала 911 и только потом сообразила, что в трубке нет гудка. Наверное, из-за обрыва электрических проводов пострадали каким-то образом и телефонные линии. Ее мобильный остался в сумочке, которую она бросила на столик возле двери, как только вошла в дом, и расстояние до него показалось ей невообразимо большим. Но что бы она сказала диспетчеру службы спасения? «Женщина, которую я пригласила в свой дом, злоупотребила моим гостеприимством и теперь угрожает мне»? Чем? Никаких конкретных угроз от Консепсьон не последовало. В ее действиях не было никакого насилия.

Абигейл поняла, что сейчас отчасти сработало ее собственное чувство вины. И все же ей не удалось отделаться от страха, подползавшего к горлу.

— Думаю, вам лучше уйти, — сказала она.

Консепсьон бросила на нее долгий взгляд — взгляд, пронзивший Абигейл до глубины души.

— Не беспокойтесь, я уйду, сеньора, но запомните — я буду здесь, в вас, всегда. — Она постучала пальцем по лбу. — Вы никогда не забудете имени Милагрос Санчес.

В этот момент Консепсьон Дельгадо, казалось, воплощала в себе все, что в жизни Абигейл вышло не так. Все ошибки, которые она совершила. Все, что она потеряла и что ей еще предстояло потерять. Эта женщина была монолитом, гранитной фигурой с обличительно указующим на нее перстом. А темная лужа воды у ее ног, поблескивающая в тусклом мерцающем свете свечи, напоминала кровь.

У Абигейл задрожали ноги. Чтобы не упасть, она схватилась за край кухонной стойки.

— Уйдите, прошу вас. Просто уйдите. — Это прозвучало даже не как просьба — с ее губ сорвалась мольба.

Несмотря на свое жалкое состояние и потрепанную одежду, Консепсьон продемонстрировала достоинство, подобающее настоящей королеве. С видом, более красноречивым, чем любые слова, она повернулась и величественно вышла в полумрак коридора. Она исчезла так бесшумно, что, если бы не лужа воды на полу и ведущая к выходу цепочка блестящих мокрых следов, Абигейл вполне могла бы принять происшедшее за игру собственного воображения.

Консепсьон медленно брела по подъездной аллее, слабо представляя себе направление, куда ей надо идти. Когда она нашла дом сеньоры после показавшейся ей бесконечной дороги сюда от железнодорожного вокзала под проливным дождем, который промочил ее до нитки, было еще светло. Сейчас же стояла кромешная тьма. У нее кружилась голова — после завтрака она целый день ничего не ела, — и, несмотря на дождь, ей так хотелось пить, будто она шла по пустыне. Ужасное ощущение тщетности всех своих усилий охватило ее, заставив сердце болезненно сжаться. Чего она добилась, кроме того, что чуть не убила себя, добираясь сюда? Какое страшное наказание навлекла она на голову сеньоры?

Perdoname, mi hija[109]. Консепсьон обратила лицо к мокрому своду черного неба. Внезапно она поняла, что должна была бы ответить на вопрос, который задал ей Хесус: нет, не этого хотела бы ее дочь. Милагрос хотела бы, чтобы она простила сеньору.

Консепсьон неожиданно для себя поняла, что не нужно искать здесь справедливости. Даже если газеты напечатают ее рассказ, какой от этого будет толк? Все равно ее дочь не вернуть к жизни. И не предотвратить подобной трагедии, которая может случиться с бедными беззащитными рабочими. Да, ненадолго поднимется шум. Но коррупцию это не остановит; богатые будут становиться еще богаче, наживаясь на труде бедных; порядочность и честность все так же будут приноситься в жертву алчности; и всем, за исключением тех, кто непосредственно пострадал в результате этого, по-прежнему будет все безразлично.

А что касается самой Консепсьон, то она, возможно, и испытала какое-то удовлетворение, увидев сеньору подавленной. Однако эта женщина оказалась не таким уж монстром, ведомым исключительно жаждой наживы, каким она ее представляла. По лицу сеньоры Консепсьон видела, что той не чуждо сострадание. И хотя угрызения совести, которые могла испытывать сеньора, не шли ни в какое сравнение с тем, что вынесла Консепсьон, следовало признать, что в словах Абигейл Армстронг была доля правды. Да, действительно, все всегда выглядит иначе, когда речь идет о собственном ребенке. Испытывала бы сама Консепсьон ту же всепоглощающую ярость, если бы в огне погиб ребенок другой женщины? Например, девочка Сильвии Руис, которая работала рядом с ней? Или эта толстая и глупая дочка Мануэлы Ортега?

Она напрягла зрение, пытаясь разглядеть во тьме внезапно появившееся пятно, еще более темное. Луна скрылась за тучами, так что теперь Консепсьон едва могла видеть на метр вперед. Когда же она подошла ближе, оказалось, что это небольшой сарай. Она свернула с дорожки и, хлюпая по росшей вдоль нее мокрой траве, не щадя своих почти развалившихся туфель, направилась к нему. Консепсьон подергала дверь сарая, ожидая, что та будет заперта, но она при повороте ручки открылась. Прочитав про себя короткую благодарственную молитву, Консепсьон проскользнула внутрь. Это было для нее лишь временным кровом, но здесь она могла если не совсем согреться, то, по крайней мере, обсохнуть. И ей не нужно будет бродить в темноте. Завтра, как только рассветет, она найдет дорогу на железнодорожную станцию.

В сарае стоял сильный запах коровьего навоза. Консепсьон нащупала в кармане книжечку картонных спичек, которую прихватила, когда завтракала в столовой, — чашка кофе и тарелка тостов с маслом; при воспоминании об этом в животе у нее заурчало. Но спички под дождем отсырели, и ей пришлось несколько раз чиркнуть, прежде чем одна из них все-таки загорелась и она смогла осмотреться. В неровном свете спички, зажатой между большим и указательным пальцами, Консепсьон разглядела набор садовых инструментов, часть которых висела на гвоздях, а другие были прислонены к стенам — тачка, связки кольев, свернутый в бухту шланг, газонокосилка, укрытая полиэтиленом. Запах навоза, как она поняла, шел от сваленных в другом конце сарая мешков с удобрениями.