Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Переговоры?
— Ты же понимаешь, почему ты представляешь для него такую большую ценность?
Где-то разбивается стекло, и его звон перекрывает белый шум, который гудит между моими висками.
Я подпрыгиваю. Данте выпрямляется и отпускает мою руку, словно переживает о том, что подумают люди, увидев, что он касается полурослика со странным цветом глаз, который, вероятно, умеет разговаривать на змеином языке, а может и нет.
Всё ещё пошатываясь, я обвожу взглядом покачивающиеся осколки бокала, подол из шелковой ткани гранатового цвета, а затем поднимаю взгляд наверх, к бледному продолговатому лицу, обрамлённому чёрными волосами, доходящими до пояса.
Мне кажется, что я смотрю на свою бабушку, только вот бабушка сейчас в Тарелексо, и у бабушки зелёные радужки, а ещё морщинки вокруг рта и глаз. А у этой женщины голубые глаза, как у мамы, и такая же гладкая кожа.
— Ксема! — произносит женщина скрипучим голосом.
Может быть, она и не моя тётя. Но её сходство с членами моей семьи…
Из гигантского вестибюля, заполненного разодетыми гостями, раздаётся бормотание. Все медленно поворачиваются в сторону женщины в красном.
— Что на это раз, Домитина?
Значит, эта женщина всё-таки моя тётя… Голос Ксемы не пронзительный, но гремит на всё помещение, где сделалось так тихо, что я слышу, как Данте медленно сглатывает.
Толпа расступается перед женщиной с копной серебристых волос, блестящие жемчужины, украшают раковины её остроконечных ушей, а на плече сидит яркая птица. Женщина ковыляет вперёд, тяжело опираясь на богато украшенную трость.
И хотя её волосы не огненно-рыжие, как я их себе представляла, радужки её глаз именно такого цвета. Когда её глаза останавливаются на мне, они вспыхивают ярче, чем кострища, разбросанные по всему Сельвати.
— Что за беспризорницу ты притащил в мой дом, Принчи?
Я моргаю. Я, конечно, не ожидала объятий, но «беспризорница»?
Я сжимаю руки в кулаки.
— Поправьте меня, если я не права, но ведь беспризорники не имеют дома. А поскольку у меня есть дом, который я ужасно люблю, боюсь, что определение, которое вам стоит использовать это посетительница. Или гостья. А касательно того, что меня сюда притащили: уверяю вас, я пришла по своей воле.
Глаза моей прабабки вспыхивают. Я подозреваю, что она в двух секундах от того, чтобы испепелить меня.
— Скацца.
Я так привыкла к этому уничижительному термину, что обычно даже не сержусь, когда меня называют оборванкой, но меня сердит то, что так меня назвал член моей семьи. Оскорбления, может быть, и скатываются с наших закругленных ушей, но они так же проникают внутрь и пронзают наши другие органы.
Я не могу этого допустить.
Бабушка предупреждала меня о том, что Ксема была неприятной женщиной, но я и не подозревала, что она будет напоминать кочергу и одновременно сварливого эльфа.
— Тише, Бо, — шипит она на птицу, сидящую у неё на плече.
Подождите… меня оскорбил попугай? Может ли она тоже слышать птиц или он произнёс это вслух?
Данте, должно быть, понял, что я шокирована, потому что он наклоняется и говорит:
— Этот попугай оскорбляет абсолютно всех, включая принцев.
Ксема останавливается рядом с Доминитой, и они обе окидывают меня взглядом. Их губы кривятся, а носы морщатся. Я чувствую себя так, словно попала на страницы одной из маминых книг о девушке, её ужасной мачехе и злых сводных сёстрах, где девушка, к которой относятся как к паразиту, становится королевой.
Как же это похоже на мою ситуацию.
Мои мысли переносятся к Моррготу. Наблюдает ли он за мной из тени, или занят тем, что следит за раскопками Сьювэла? Как бы мне хотелось, чтобы он сел мне на плечо и испепелил взглядом этих ужасных людей. Может быть, даже прошёлся когтями по их красивым платьям и куснул их.
Что это ещё за мысли? Устыдившись, я стараюсь подавить свою злобу. Бабушка не этому меня учила.
«Несмотря на то, что я никогда не сяду тебе на плечо, когда я стану цельным, мы можем научить их хорошим манерам».
— Нет, — выдыхаю я.
— Нет? — Ксема приподнимает чёрную как смоль бровь.
— Нет? Вы даже не предложите мне выпить? — я провожу языком по пересохшим губам.
Домитина скрещивает руки.
— Мы не обслуживаем полукровок с закругленными ушами.
Её взгляд падает на блондинку с короткими волосами, которая стоит на коленях и собирает руками осколки стекла.
Девушка, такой же полурослик, как и я, вздрагивает. Я представляю качество жизни здешних слуг, и меня переполняет негодование.
Нацепив на себя уверенную улыбку, я говорю:
— Я не ожидала, что вы будете меня обслуживать, биснонна.
Учитывая, что Домитина не называла её бабушкой, я чувствую, что если назову её «прабабушкой», это невероятно выведет её из себя.
Конечно же, она издаёт шипение, словно я проткнула её морщинистую кожу железным штыком.
— На случай, если вы не слыхали, я работаю в таверне, и я сама умею наливать вино в бокалы и глотки. Или куда пожелают наши посетители.
Я замолкаю, чтобы мой намёк возымел эффект. И хотя я часто поправляю тех, кто предполагает, что я секс-работница, побледневшие лица моей прабабушки и тёти определённо стоят того.
Данте издаёт сдавленный смешок рядом со мной.
— Обещаю уйти после первого напитка, — говорю я сладким голосом, осматривая модных гостей.
Я замечаю несколько знакомых лиц: родителей Фибуса и их дочь, будущего мужа Флавии, Викториуса Сурро, который так же стар и высокомерен, как и её отец, а также множество завсегдатаев «Кубышки». Некоторые из них задерживают на мне свои взгляды и медленно оглядывают меня с ног до головы, от чего моя кожа покрывается мурашками; другие же отводят глаза, словно беспокоятся о том, что я их узнаю и запятнаю их репутацию.
А вот женщины откровенно пялятся на меня и так же беззастенчиво перешептываются. Я улавливаю несколько комментариев о своих ушах и о кителе принца, покрывающем мои плечи.
— Я вижу, что отсутствие вкуса передалось тебе от Церес.
Ксема так высоко держит голову, что я могу видеть её узкие ноздри.
Отсутствие вкуса? Платья моей бабушки такие же простые, как те, что носят люди в Раксе.
— К несчастью, денег, которые она зарабатывает, продавая чай и примочки, не хватает на покупку модных платьев. Не то, чтобы у неё было, куда в них ходить. Знаете, она ведь стала persona non grata, так как не повернулась спиной к своей дочери и ко мне, какими бы грязными мы ни были.
«Фэллон, полегче. Мы ещё не совсем
