Вспомнила его десятилетним мальчишкой. Мишка прибежал из школы, перехватил бутерброд:

«Мам, где мои метрики?»

«Зачем тебе, сынок?»

«В секцию пойду записываться».

«В какую?»

«Бокс». — Мишка поднес кулаки к лицу. Уворачиваясь от воображаемого противника, мотнул головой.

«И охота тебе?»

«А что, мам? Буду сильным, как папа».

Мишкин отец был военным и погиб, когда сыну исполнилось восемь лет. Поменьше на год, чем этому светловолосому пареньку, который притих возле женщины и неотрывно смотрит на человека, спасшего его — беспризорника. Кто бы мог подумать?..

Нет, Мишка у нее всегда был сильным, главное, она научилась понимать сына. И снова представила его мальчишкой.

«Мам, есть хочу!»

Перекусит на скорую руку — и на улицу.

«Мам, пить хочу! Вынеси в коридор, разуваться неохота».

Она выносит в коридор банку воды. С Мишкой ватага пацанов, напьются — и снова во двор, играть в войну. Пить всегда приходили к Мишке — сам предлагал, жили Зенины на первом этаже.

— Мам... Дай воды.

— Сейчас, сынок. Может, соку выпьешь?

— Не хочу. Сок пусть Санька пьет. Я долго спал?

— Десять минут.

— Эх... Потянуться охота. — Михаил сморщился от боли. — Сил нет как потянуться охота. Санек, а ты чего такой грустный? Выше нос, дружище! Мы еще повоюем. Я тебя научу ножи метать. Ты не видел, как я ножи метаю?

Санька через силу улыбнулся и покачал головой.

— Э-э, — протянул Михаил, — много потерял. Я не хвалюсь, но многие говорят, что довольно прилично.

Зенин, бывший лейтенант особой бригады «Черные беркуты», не хвалился, он прилично метал все острое, вплоть до сапожных гвоздей.

— Ты как хочешь, сынок, — строго проговорила женщина, — но в следующий раз я скажу Николаю Александровичу, что тебя нет дома. Не отпущу никуда!

Уголки губ Михаила дернулись. Он с укоризной посмотрел на мать.

— Мам, мне ведь не только потянуться охота.

— А что еще?

— Засмеяться. Не смеши меня, мать, у меня ж спина болит. Два укола под лопатку засандалили.

Кавлис и Зенин стояли на некотором отдалении от плаца, где проходила строевая подготовка. Михаил с какой-то жадностью впитывал в себя атмосферу воинской части, не обращая внимания на кучку старослужащих, бросавших на него заинтересованные взгляды. Лишь раз, когда до его ушей донеслось слово «беркут» и собственная фамилия, не смог сдержать самодовольной улыбки.

Толкнув в бок Николая и кивнув на «дедов», тихо сказал:

— Однако знают нас. Лично мне приятно.

Кавлис улыбнулся. Он смотрел на маленький отряд, бодро марширующий по плацу, и невольно морщился, видя, как пара «салаг» идут не в ногу. Хотя старшина громко и четко отсчитывал:

— Раз... Раз... Левой... Левой... Отря-а-ад, стой!

Бум-бум! — грохнули, останавливаясь, сапоги.

И еще раз кто-то топнул.

Теперь поморщился и Зенин, и старшина.

Прапорщик Еремеев скомандовал: «Направо!» — и грозно оглядел шеренгу. Если бы не мороз, можно было подумать, что из ноздрей старшины, демонстрирующего выучку своих подопечных, вырывается дым.

— Та-ак, едри ее... — еле слышно прошептал он, поглядывая на гостей. Глаза старшины сердито смотрели на последнего в шеренге воспитанника. — Курсант Ремез!

— Я! — выкрикнул Санька, застыв под грозным взглядом, но кося глазом на Кавлиса и Зенина. На его груди не по уставу красовался знак «Черных беркутов».

— Выйти из строя!

И Санька, не посрамив гостей и капитана Танеева, шагнул правильно: с левой ноги.

Николай и Михаил переглянулись. Все повторяется в этой жизни. Вот и Ремез вернулся в строй.