— Ладно, Женьк, не парься. Было бы из-за чего! Смотри, что тут у меня, — он протягивает мне новую пачку листов, после чего открывает новый ящик и даже присвистывает от радости — кажется, Ромка нашёл, что искал с самого начала. Краем глаза вижу, что это какие-то черновики с расчётами и фигурами в разрезе — и снова удивляюсь. Я думала, он пришёл сюда за самыми красивыми своими рисунками, а не за чертежами. Тем не менее, именно их Ромка заталкивает в файл, который кладёт в рюкзак, чтобы взять с собой, а я рассматриваю работы, которые он дал мне в руки.

Здесь, как всегда, чувствуются живость и экспрессия — отличительная черта всех его зарисовок с натуры. Снова и снова я погружаюсь в незнакомую жизнь, которая окутывает меня таким плотным коконом, что становится даже немного страшно, как будто я уже была здесь, а теперь просто вспоминаю… Вот невысокие, стоящие вплотную друг к другу домики с деревянными ставнями и цветочными кадками под ними, вот круглые столики на кованых резных ножках, выставленные прямо на мостовую, вот фонтаны, журчащие прохладной водой, лотки с фруктами, аромат которых кружит голову, пронзительно-яркое, акварельно голубое небо без единого облака, и на последнем листе — величественные древние развалины, а рядом… дети, гоняющие в мяч. Игра в футбол на фоне руин древности, два мира, старый и новый, и оба одинакового яркие и манящие. Есть в этом какая-то магия, присущая месту, которую Ромка так четко поймал и передал на бумаге.

— Это… что?

— Это Рим, Женька. Самый охуенный город на земле. Когда нибудь я буду там жить.

— Э-э… — это так неожиданно для меня, что первое время я даже не знаю, что сказать. Он в равной степени может как шутить, так и быть абсолютно серьёзным.

— Поедешь со мной? — говорит Ромка так спокойно, как будто у него уже заказан билет в Италию, открыта виза, а я заодно уже сложила чемоданы.

Ну конечно же, он шутит. Как я сразу не поняла этого!

— Обязательно, Рома, — как можно ироничнее отвечаю я. — Вот только дипломную напишу, и поехали. Прилетим и сразу пойдём смотреть на развалины Капитолия.

— Не люблю развалины. Настоящая жизнь — здесь и сейчас, а не за тыщу лет до нашей эры.

Ну, конечно. Глупо было допускать, что при его тотальном нигилизме он испытывает благоговейный трепет перед памятками старины.

— Город — это люди, Женьк, — поднимаясь на ноги Ромка даёт понять, что мы уходим, а я хватаю с собой пачку его итальянских рисунков и две книги с репродукциями, которые отложила раньше и тоже складываю в свой рюкзачок.

— Мы, короче, с тобой будем как нормальные ребята — снимем квартиру, где местные живут, — закидывая руку мне на плечо, он ведёт меня по коридору к входной двери. — Поселимся и пойдём тусить — туда, где тусят местные, я знаю пару классных мест.

— Откуда? — спрашиваю я, все ещё пытаясь привыкнуть, что мир для меня и для Ромки абсолютно разный.

Пока мой мир ограничен этим городом и студенческими буднями, его мир — гораздо шире, и говорит он об этом так спокойно, как будто по-другому и быть не может. Ромка уже объездил пол-Европы, и для него жизнь, без границ — что-то вполне естественное. Что-то такое, к чему мне ещё предстоит привыкнуть.

— Я когда-то с отцом ездил на месяц, он там по своим делам шарился, а я по своим.

— Сколько тебе было?

— Четырнадцать, — присев на колено и шнуруя ботинки отвечает он, подглядывая на меня снизу вверх, пока я тоже одеваюсь. — Думал — зашибись, месяц в Италии! Нифига не буду делать, только зависать с местными и к итальянкам подкатывать.

Не могу отказать себе в удовольствии шлёпнуть его по плечу, но он, резко поднимаясь, уворачивается от моей руки, и я едва не падаю.

— Чё бесишься? — смеётся Ромка, обнимая меня. — Ничего не вышло все равно. Я так охерел от города, Женьк, меня так перекрыло… Целый месяц по музеям, куда пускают с натуры порисовать, ходил, вольным слушателем в школу искусств записался, книжек накупил, итальянский учить начал. Короче, задротил, как ты, — забавляется он, глядя, как я с притворным возмущением пытаюсь вырваться, но безуспешно.

— У меня после Рима эта фича и осталась — в любой поездке в местный музей порисовать смотаться. Сейчас я уже подостыл, а раньше всегда так было.

— Это ты не после Лувра остыл, нет? — больше не делая попыток освободиться, я просто удивляюсь, о каких вещах мы говорим вполне буднично, как будто Римская школа искусств или французские музеи — что-то очень привычное, типа пекарни на соседней улице.

— Не-а, — на Ромку снова находит настроение подурачиться, и он зубами пытается цапнуть меня за нос — он любит «мучить» меня ради прикола, а я при этом должна обязательно визжать и отбиваться. Но сейчас я не могу делать этого — его квартира по-прежнему действует на меня немного пугающе..

— Просто попустило. Ну, и скульптурой начал потом плотно заниматься. Но когда приеду — опять схожу, как в старые добрые. Ты тоже выкупишь эту фишку, Женька! — приподнимая и крутнув полукругом вокруг себя, Ромка прижимает меня спиной к входной двери так, что мои ноги все ещё немного не касаются пола. — Там даже дышится кайфовее, серьезно тебе говорю. И меня нигде так не прёт по творчеству, как там.

— Хочешь сказать, Рим — это твой город? — почему на этой фразе меня пробирает едва ощутимое беспокойство, несмотря на то, что он совсем рядом и мне снова очень хочется его поцеловать.

— Ага, — довольно улыбается Ромка. — Мой. Не зря мы с ним тезки.

О чем он говорит? Мысли плывут еще и потому, что устав дурачиться, он пробегает губами по моей шее, языком ловит мочку уха, а я, прикрыв глаза все ещё пытаюсь понять его последние слова.

Ах да! Рим — это же Roma по-итальянски. Какое интересное совпадение. А ещё… немного пугающее. Как будто… Я ещё не знаю, что меня смущает во всем этом… Очень тяжело думать, когда Ромка делает со мной то, что делает сейчас. Кажется, он хочет вызвать во мне приятие своего старого дома самым радикальным способом — занявшись со мной сексом прямо в коридоре, у входной двери. Почему здесь? Почему хотя бы не в его комнате, закрывающейся на ключ, когда на нас не было всех этих шарфов и курток?

Но искать логику в его поступках бесполезно — Ромка живет одной минутой, одним днём, и делает то, что хочет, здесь и сейчас. И я снова поддаюсь этой сумасшедшей энергетике, забывая об осторожности и живо представляя то, о чем он говорил — как мы с ним вместе отправимся в его любимый голод и будем там очень-очень счастливы.

Не знаю, то ли от его поцелуев, то ли от картинок нашей будущей жизни, ярко вспыхивающих перед глазами, мне начинает казаться, что стена, вернее дверь за моей спиной куда-то наклоняется… Хотя, это скорее норма — когда я с Ромкой, меня вечно куда-то ведёт и кружится голова.

Но тут и он, сдавлено выругавшись, делает шаг вперёд, потом назад, дёргая меня на себя — и весь мой тайный ужас, терзавший перед приходом сюда, становится явным, когда дверь за моей спиной медленно открывается… вообще-то, наверное, она открывается быстро, но из-за стресса мне кажется именно так…