Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как они в последний раз проводили время вместе. Маниоро жаловался на боль в животе, которая никак не проходила. Его обычно ненасытный аппетит почти исчез. Он обнаружил, что устает гораздо легче.

Леон объяснил это неизбежными последствиями процесса старения.

Сейчас ему, должно быть, почти восемьдесят. В конце концов, он должен это показать.

Но когда Леон поднялся на ноги, чтобы пожать руку, он увидел, что это было больше, чем просто время, взявшее свое.

Тело Маниоро, казалось, уменьшилось. Он никогда не выглядел таким худым. Мышцы и жир исчезли с его тела, щеки ввалились, рот опустился. Его кожа казалась желтоватой, неестественно бледной и с желтоватым оттенком.

- ‘Я вижу тебя, брат мой, - сказал Леон, беря костлявую руку Маниоро.

- А я тебя, Мбого, - последовал ответ, но в словах не было обычной грохочущей громкости.

Маниоро взял бутылку, которую протянул ему Леон.

Они выпили в дружеском молчании, а затем Леон спросил: - ‘Что с тобой, брат?’

Маниоро пожал плечами, пренебрежительно поморщился, а затем сказал: - Это скоро пройдет.

- Ты обращался к врачу?

Маниоро издал смешок, который перешел в сухой отрывистый кашель.

- Ты знаешь меня лучше, чем это! Я никогда не болею. А если бы это было так, я бы вызвал Макунгу, и он позаботился бы обо мне.

Леон не хотел оскорблять своего друга, но Макунга был всего лишь знахарем, и какая бы болезнь ни охватила Маниоро, трав и заклинаний было недостаточно, чтобы вылечить его. Он должен попытаться оказать ему надлежащую помощь, этого требовала его совесть, но для этого потребуются дипломатия и такт.

И даже мои самые близкие друзья не назвали бы эти два качества моими сильными сторонами.

- Ты сын великой целительницы ... - начал Леон.

- Мы оба сыновья Лусимы, - заметил Маниоро.

– Действительно, и у нас обоих были причины благодарить ее за ее навыки, потому что она исцелила нас обоих. Я знаю, что африканцы обладают древними знаниями, которые мой народ не понимает. Но у европейцев есть современная наука, и это позволяет нам по-другому познавать мир и находить лекарства, которые могут помочь, когда старых способов недостаточно".

- Ты предлагаешь мне поехать в больницу в Найроби? Ты знаешь, что больница для чернокожих мужчин и женщин не похожа на ту, что для вас, белых.

- ‘Я знаю,’ признался Леон. - И я могу только надеяться, что со временем справедливость и законность потребуют равного отношения ко всем. Но сейчас все, что меня волнует, - это ты. Я найду тебе лучших врачей в Кении. Как только они определят, что с тобой не так, я вызову лучших специалистов из Йоханнесбурга или Кейптауна. Для тебя не будет ничего слишком хорошего.

Маниоро отхлебнул немного пива, затем легонько похлопал Леона по спине.

- Ты хороший друг, Мбого. Ты любишь меня и протягиваешь руку, чтобы помочь. Я благодарю тебя за это. Но, может быть, в помощи нет необходимости. Что, если это просто мое время? В конце концов смерть приходит ко всем нам.

Леон почувствовал внезапный, первобытный шок страха, меньше похожий на взрослого человека, столкнувшегося с потерей другого, чем на ребенка, обнаружившего, что их отец скоро уйдет навсегда.

‘Нет! Не говори так! Должно же быть что-то ... - Он огляделся в поисках того, что бы это могло быть. Но только одна возможность приходила ему в голову. - А как насчет Бенджамина? Он врач. Конечно, он может тебе помочь.

Лицо Маниоро напряглось от едва сдерживаемого гнева. – Я же сказал - никогда больше не упоминай при мне это имя. Он больше не мой сын. Я не хочу его видеть. И он не придет ко мне ...

Когда Маниоро произнес эти последние слова, они, казалось, были наполнены болью и отчаянием, которые скрывались за его гневом.

- Мы с отцом были врагами, - сказал Леон. Он умер прежде, чем мы смогли помириться. Но я бы отдал все, что у меня есть – всю эту землю, мой бизнес, каждый пенни в банке, – чтобы снова увидеть его и сказать ему, что даже когда я его ненавидел, я тоже его любил. И я уверен, что старый ублюдок сказал бы то же самое.

Маниоро не ответил. Леон достал из плетеной корзины еще две бутылки пива. Он передал одну своему другу и дал ему выпить почти всю, прежде чем сказал: - "Итак, скажи мне, могучий вождь ... Я знаю, что ты, масаи, владеешь всем скотом в мире. Но сколько голов ты хочешь дать мне, чтобы я отвез на рынок?

Старик ухмыльнулся, и они завели разговор о домашнем скоте, который занимал их обоих до тех пор, пока корзина не опустела.

В ту ночь, лежа рядом с Гарриет, Леон сказал: - "Мы должны что-то сделать, чтобы свести Бенджамина и его отца вместе, пока не стало слишком поздно".

- Ты прав, дорогой, это должно случиться, - ответила его жена. - Но не мы должны это делать. И мы оба знаем, кто.

- Нет, не буду, - сказал Бенджамин. - Я не могу. Он не хочет меня видеть. Он сказал это и имел в виду именно это. Теперь я знаю, что вы хотели как лучше, но у меня есть пациенты, которых нужно лечить ...

- ‘Подожди, - сказала Шафран. - Выслушай меня. Пожалуйста, Бенджи ... Ради старых времен.

Он повернулся, не в силах смотреть ей в глаза, и уставился на медицинские сертификаты в рамках на стенах своего кабинета.

- ‘Пожалуйста, мой дорогой, - сказала Вангари, - послушай, что скажет Шафран.

- Очень хорошо, тогда продолжайте.

- Я буду краткой, - сказала Шафран. - Подумай об этом как врач. Ты знаешь, что кто-то болен. Как ты можешь отказать им в лечении?

- А что, если они откажутся позволить мне лечить их? Я не могу их заставить.

- Хорошо, тогда подумай об этом как сын ... Мой отец сказал твоему, как сильно он сожалеет, что так и не примирился со своим собственным отцом. А теперь посмотри на меня. Я потеряла мать, когда