С прогулки я вернулся окончательно успокоившимся. На большей части кладбища трава успела вырасти выше моих колен. Замеченные мной братские захоронения выдавали вспышки чумы, проносящейся по Геттису с пугающей регулярностью. С досок на отдельных могилах быстро сходила краска или вырезанные надписи, но я увидел достаточно, чтобы сердце сжалось у меня в груди. Поначалу кладбище пытались упорядочить. В самой старой его части офицеров с семьями хоронили отдельно от простых солдат. Но с первой же братской могилой на кладбище воцарилось равенство. Дети ложились в землю рядом с капитанами, скромные безымянные солдаты покоились бок о бок с полковниками. Сначала мне показалось, что за могилами здесь никто не ухаживает. Я ошибся. Да, кладбище почти полностью заросло дикой травой, но тут и там я буквально спотыкался об ухоженные надгробия с подновленными надписями. На нескольких могилах росли цветы. На одной — возможно, детской — с шеста свисала простая нитка деревянных бус с облупившейся краской.

Когда я добрался до самой новой части кладбища, изменения сделались очевидны. Прошло лишь несколько месяцев с очередной волны захоронений. Последняя траншея превратилась в небольшой, поросший травой холмик на склоне. Ряд отдельных могил отмечал первых погибших от чумы. Второй ряд после общего захоронения, вероятно, составили последние запоздалые жертвы или те, кто умер своей смертью после эпидемии. Здесь надписи были новее, и их легче было прочесть.

К своему ужасу, я обнаружил, что какое-то животное раскопало одну из самых свежих могил. На земле лежала растерзанная мужская рука, ссохшаяся и почерневшая. Животное обглодало ладонь, но не тронуло скрюченные пальцы с пожелтевшими ногтями. Я отвернулся. Судя по размерам хода, любитель мертвечины был довольно мелкой зверушкой. Возможно, полковник Гарен имел в виду именно такое осквернение могил? Тогда моим лучшим помощником станет сторожевой пес. Также могут быть полезны и капканы. Впрочем, самой надежной защитой послужит крепкий гроб.

И я приступил к исполнению своего долга, хотя, должен признать, испытывал при этом скорее тошноту, чем нетерпение. Никаких палок под рукой не оказалось. Носком сапога я столкнул руку обратно в дыру, вырытую зверем, сожалея, что мне нечем протолкнуть ее подальше. Опять же сапогом я засыпал отверстие землей и придавил подходящим камнем. Едва ли это можно было счесть уважительным отношением к покойному, но я решил, что спешность дела извиняет недостаток почтительности. Я прошел дальше вдоль ряда свежих могил и обнаружил еще три места, где покой мертвецов был нарушен диким зверьем. В каждом случае я воспользовался тем же приемом, засыпая дыры землей, а сверху укладывая камни, и решил, что впредь всегда буду брать с собой на обход лопату.

Между тем небо потемнело, сгустились тучи, поднялся свежий ветер. На землю упали первые тяжелые капли дождя. Влажный воздух не позволял больше не обращать внимания на кладбищенские запахи. Вонь гниющей человеческой плоти не спутаешь ни с чем, события в Широкой Долине навсегда связали ее в моем сознании с ноющей болью утрат. Я с ужасом понял, что отвратительный запах теперь напоминал мне о матери. Еще хуже было видение Элиси, всплывшее перед моими глазами. Как я ни пытался, мне не удавалось вспомнить ее играющей на арфе или шьющей, только навеки распростертое, окоченевшее тело. Мне вдруг пришло в голову, что я обошелся с телами близких не лучше, чем жители Геттиса. Я устыдился, но одновременно почувствовал пробуждающееся во мне некое душевное сродство с ними.

Порученная мне работа — какой бы низкой и неприятной ее ни сочли многие — облекала меня доверием. При жизни эти люди, как могли, служили своему королю. Они и их семьи заслужили покой и уважение. Теперь я понял, каким мудрым решением был запас гробов в сарае. Впрочем, их было недостаточно. Возможно, мне удастся уговорить полковника, что нам необходим полный склад. Я поморщился, представив себе, как это скажется на боевом духе форта. Заранее рассчитывать на огромные потери от болезни казалось не слишком-то оптимистичным. Однако я полагал, мне удастся убедить их, что лучше так, чем оказаться заваленным горой трупов, когда чума спеков приступит к очередному ежегодному истреблению.

Я думал о безымянных траншеях. Что ж, в моих силах это исправить или хотя бы учесть урок на будущее. Мне уже доводилось копать могилы. Если выкапывать по могиле в день, возможно, я успею подготовиться к жарким и пыльным летним дням, которые принесут с собой болезнь. Не уверен, но стоит попытаться.

Дождь обрушился на меня всерьез, неистовой водяной завесой. Я бросил обходить могилы и направился домой. На обратном пути я обещал себе помнить, что каждого похороненного здесь человека кто-то когда-то любил. Я прошел мимо Утеса, топтавшегося на месте в высокой траве. Он повернулся мощным крупом к ветру и опустил голову. Он уже совсем промок, я пожалел его и отвел к подветренной стороне сарая. Если зимы здесь действительно так суровы, как о них отзываются, мне нужно построить для Утеса какое-то укрытие. Я забыл взять для него зерно и овес; полк обеспечивал питанием всех лошадей каваллы. Завтра обещал я себе. Зима уже не за горами, а мне еще многое нужно сделать, чтобы подготовиться к ней.

Ливень окончательно отбил у меня охоту возвращаться в город этим вечером. Я вдруг понял, что скорее предвкушаю первую ночь в собственном жилище. Войдя в дом, я плотно прикрыл за собой дверь и с удовлетворением убедился, что крыша не течет, а огонь в очаге успешно прогрел комнату. Я снял мокрый плащ и повесил его на гвоздь у двери, стащил сапоги и поставил их рядом. Тут только я понял, что впервые за долгое время оказался в безопасности и уюте собственного жилища и что у меня вдруг образовалось свободное время.

Впрочем, я тут же нашел себе дело. Бобы уже начинали разбухать. Я долил воды и поставил котелок на край очага. К завтрашнему дню они размокнут окончательно. Я добавлю соли и остатки ветчины и оставлю вариться на целый день. Размышления об этом доставили мне потрясшее меня удовлетворение. Я ведь, несомненно, хотел от жизни чего-то большего, чем просто сытной еды и надежной крыши над головой.

Но так ли это?

Было странно смотреть на свой маленький домик и сознавать, что я добился всего, чего хотел. С формальной точки зрения я — солдат. У меня есть пост и задание. Если я буду копить жалованье, то смогу позволить себе форму по размеру. Вряд ли отец когда-нибудь будет мной гордиться, но со временем я непременно дам ему знать, что выполнил замысел доброго бога, несмотря на его неверие.

Неужели я больше ничего не хотел от жизни?

Я разозлился на себя. Взял шаткий стул, поставил у огня и осторожно на него уселся. Я проделал такой трудный и долгий путь, а теперь, когда цель достигнута, первое, что я сделал, — это засомневался в ней. Неужели я не могу хотя бы на один вечер удовлетвориться своими достижениями? Что со мной не так?

Я подбросил дров в очаг и снова уставился в пламя.

Я вспомнил о Ярил. Я обещал сестре, что позабочусь о ней и заберу ее к себе, как только смогу. В ближайшие дни я должен написать ей и рассказать, где я и что я стал-таки солдатом. Я еще раз оглядел свое уютное жилище, попытался вообразить здесь Ярил, и мое сердце сжалось. Она сказала, что приедет ко мне куда угодно, но я не мог себе представить, как моя нежная сестра поселится здесь. Сумеет ли она приспособиться к такой жизни? Наверное, придется пристроить к дому еще одну комнату. И как долго она будет довольствоваться сном на соломенном матрасе, готовкой на открытом очаге и умыванием в тазу, для которого ей придется самой таскать воду? В Геттисе она едва ли сумеет найти для себя подходящее общество или развлечения. Как скоро она заскучает и разочаруется? И как я могу предложить Ярил подобный выход?