Не хочет отказываться от любви к Дымову, только потому, что он ИНОЙ.

Не хочет расставаться с Алексеем только потому, что для их любви нет пространства ни в самом мире Локос, ни в его многослойных законах.

И тем более не хочет она, если когда-нибудь у неё появится ребёнок от любимого человека, – ДЕЛАТЬ ВЫБОР! И рвать по живому, решая – от кого отречься: от любимого мужчины, с которым сроднилась, без которого не мыслит жизни, или же от своего детища? И во имя чего?! Только потому, что так велят законы Локоса?!

И тут её буквально пронзило…

А как же остальные?! Как остальные женщины её мира, из года в год ДЕЛАЛИ, ДЕЛАЮТ И БУДУТ ДЕЛАТЬ этот жестокий выбор?! Как же расстаются с детьми другие матери? Или же, совершив противоположный выбор, КАК они расстаются с любимыми мужчинами? Неужели у них, на Локосе, такое, как оказалось, безнравственное и по-своему неимоверно жестокое общество? Неужели главная причина в УСТОЯХ?!

И что делать, если это действительно так? Ответ всплывал из глубин сознания, распухшим белеющим телом утопленника. И она уже, даже не читая его в себе, знала, что согласна с ним.

«Я НЕ ХОЧУ! Я не хочу больше жить в таком обществе. Я не буду в нём жить».

Что она раньше знала о любви? Наивная девчонка.

Оказалось, что любовь, это ирреальное прекрасное чувство – имеет настолько много ликов, что в одночасье влюблённый оказывается в самом настоящем лабиринте, выход из которого равносилен схождению с ума. И с такой же безумной силой, как выходит из тебя неистовая волна тепла и благодарности к этому миру – с такой же входит внутрь немыслимая боль. Лики любви начинают растягивать тебя в разные стороны, словно ты находишься на дыбе…

На Дыбе Любви.

Амрина чувствовала эти, захлестнувшие её по рукам и ногам, по словам и мыслям, по сердцу, лёгким, горлу… тончайшие невидимые нити! Спутали. Затянули. Её тянуло в разные стороны. К разным полюсам одного и того же коварного чувства. На лице Любви, смотревшем лучащимися теплом глазами, блуждала злая улыбка.

Любовь к отцу. Любовь к своей Родине. Любовь к единственному во Вселенной мужчине – её Избраннику. Она со всей безжалостностью осознавала – эти вектора никогда уже не совпадут. Всё это тянуло в разные стороны. И тело, и мысли пронзала жестокая, раздирающая боль.

Безжалостная Дыба Любви питалась этими незримыми судорогами, этими импульсами душевной боли.

«Доколе?!»

Амрина кричала в пространство. Весь её внутренний космос содрогался от крика. И казалось, уже настал предел мучениям. Но нити продолжали растягивать её в стороны. И предел отодвигался ещё немного.

Каждый день отодвигался, заполняя появившиеся свободные участки у обновлённых границ…

…новой, ещё более жестокой болью.

Это превратилось в навязчивое видение.

Он снова и снова кричал вдогонку всаднику, удаляющемуся на чёрном, как смола, коне. И терял дар речи, когда тот вдруг вспыхивал факелом от множества молний, устремлённых в него одного…

Холодная испарина. Ногти, впившиеся в ладони. Тупая боль в затылке… Вот что сопутствовало его пробуждениям в последнее время. И даже нежданное перемирие со светлыми и объединение всех военных сил землян, а потом – давно с нетерпением ожидаемое вторжение на Локос, в это логово демонов – не избавили его от видений.

Как только наступала минута передышки или, более того, ночной покой – Хасанбек опять оказывался там, в далёком страшном дне, который всё никак не мог для себя ДОЖИТЬ ДО КОНЦА. Он только сейчас осознал, кем же был для него Повелитель! Он был ОТЦОМ, которого Хасан почти не помнил. Он был МАТЕРЬЮ, заботящейся об оролуке день и ночь. Он был СВЯТЫМ ДУХОМ, витающим в необозримой вышине и выхватывающим своим взором нечто, недоступное другим. Он был БОГОМ…

Всем этим Великий Хан и остался, уйдя в чертоги Вечного Синего Неба. И каждый день Хасанбек только убеждался в правильности мысли о своём сиротстве. И даже беседы с андой не могли развеять тяжелую боль утраты.

Вот и сейчас, двигаясь вместе с Аль Эксеем во главе Отряда багатуров, он поддерживал разговор, а сам… перескакивал с мысли на мысль. То вспоминал, что название лучшему подразделению Гвардии придумал сам Великий Хан. А то – начинал думать, что некогда в этом отряде была тысяча лучших всадников Орды, сейчас же – неполных шесть сотен. Да и то, чуть ли не каждый второй взят недавно из остатков разных тысяч. Чёрный тумен, гроза врагов монгольской империи, фактически прекратил своё существование после того огненного ада, который им устроили нынешние союзники. Ранее их именовали кратко: светлые, подразумевая самое тёмное, что только можно помыслить. Теперь же длинно и уважительно: Армия Святополка Третьего, или Вторая Земная Армия.

Эх, скрипнул зубами темник, что для чёрной бездны и звёздных россыпей какие-то там воспоминания отдельных человечков о былом! Конечно же, в той бойне, что тут затеялась и всё больше разгорается – Чёрный тумен только горсть песчинок, не больше… Темник понимал умом необходимость объединения всех земных отрядов, каждый из которых, в своё время, был обманут демонами. Но только лишь умом… Душа безмолвствовала, а под пеплом нестерпимо жгли жаркие угли.

Не стало Великого. А сейчас вот осознал Хасанбек, что и верного темника тоже – НЕТ больше. Надломилось в нём что-то. Оборвалось внутри. Остался он там, на огненном поле – смотреть на живой горящий факел, на своего Повелителя, огнём и дымом уходящего в вечность… в истинный Вечный Поход!..

…Анда резко окликнул темника, и тот вернулся в реальный мир.

– Хасан, смотри! – Аль Эксей показывал на темнеющую слева от основного маршрута движения полоску. В ней различались крупные всплески – отдельно стоящие высотные здания и башни.

Город! Хасанбек сузил глаза, напрягая зрение. Цепким взглядом различил скопища шевелящихся точек, словно у входа в муравейник. Демоны!

Встретился глазами с андой. Приподнял вопросительно бровь.

– Давай, Хасан… С марша в бой. Только без боевых кличей, молча. И без резни. Сегодня пленных БРАТЬ! Сгоняй в общее стадо, там разберёмся.

Тёмник молча кивнул и, разворачивая коня влево, подал условный знак командиру Отряда багатуров. Плотная колонна панцирных всадников, слаженно перестраиваясь из походной колонны в несколько плотных шеренг, двинулась за ним. Следом потянулись две тысячи, составленные из остатков разбитого тумена, образовали собой вторую волну будущего наступления и принялись настигать ушедших вперёд багатуров.

Две лавы монгольских всадников мчались на распластавшийся под закатным небом город.

Молча. По-волчьи. Притягивая к себе, на скаку, взглядом удава эту подрагивающую шевелящуюся тушу.

И город огромным кроликом покорно приближался, не в силах сопротивляться…

– Ильм, только не подумай, что отнимаю у твоего подразделения хлеб, – Дымов повернулся к командиру штурмовой группы. – А тем более, не думай, что использую монголов и своего побратима вместо буфера или живого мяса. Это нужно для них самих. Для самого Хасанбека… в первую очередь. – И, помолчав, добавил: – А через пятнадцать минут после их атаки… когда они выдохнутся. Ударишь ты.