полу. Хорошо бы она, потеряв терпение, решила подняться пешком. Ведь это она затеяла убийство человека, чья дочь прильнула сейчас к моей спине. Озираясь в поисках спасительной лазейки, я вдруг нашел выход. Лестница вела отсюда в подвальный этаж. Я не заметил ее раньше из-за груды деревянных ящиков.

С трудом я протиснулся за ящики. И, стараясь ступать как можно тише, стал спускаться вниз. Я вышел в темный коридор, где, кроме слабого света, проникавшего сквозь щели между ящиками, никакого другого освещения не было. Сквозило, воздух был пропитан затхлым запахом старья.

– Куда мы идем?

– А куда ты хочешь, чтобы мы шли?

Вряд ли ей стоило отвечать: куда глаза глядят.

– Если вы устали, давайте отдохнем и съедим по банану.

– Но мы ведь только начали свой путь.

Коридор повернул направо, стало еще темнее. Но потом глаза привыкли, и можно было разглядеть, что делается под ногами. Коридор тянулся бесконечно. Я стал припоминать планировку здания, но толком ничего не вспомнил. Решил: если нам и удастся выбраться из коридора, то где-то далеко впереди. Больше не было ни поворотов, ни комнат. Возможно, это не коридор, а подземный переход, ведущий в другое здание.

– Может, вернемся?

– Нельзя.

– Мы же забыли судно.

– Ничего, я куплю тебе новое.

– Куда мы идем?

– А куда ты хочешь, чтобы мы шли?

– Где посветлее.

– Скоро доберемся туда.

Я устал. Наверное, шел уже довольно долго, но сколько – не мог даже представить. Двигался я медленно, так что ушел не так уж и далеко.

– Где твой дом?

– Раньше – третий корпус… До того как мама превратилась в одеяло.

– Превратилась во что?

– В одеяло… простое ватное одеяло, им укрываются, когда ложатся спать.

– Почему это произошло?

Вдруг девочка за спиной стала еле слышно жаловаться, что у нее все болит. Наверное, долго находиться в одном положении она не может. Я быстро опустил ее, сел на пол, прислонившись к стене, и положил себе на колени. Обессилевшая девочка прильнула ко мне, я обнял ее за плечи, поглаживая по щеке тыльной стороной ладони. Не нужно бояться. Выступы грубой бетонной стены больно врезались в спину. Пол сырой – неуютно. Но я никак не мог заставить себя идти дальше. Вернуться нельзя, и вперед идти бесцельно. Кажется, будто ты заблудился, едва пустившись в путь.

– Тебе легче?

– Да.

– Почему твоя мама стала одеялом?

– Знаете такую болезнь – «извержение ваты»?

– Нет.

– Это когда из пор извергается вата.

– Наверное, не вата. Какой-нибудь переродившийся жир или что-то в этом роде.

– Нет, вата. В лаборатории долго исследовали.

– Странно.

– Сначала на руках, вот здесь. – Девочка взяла мою руку, которой я гладил ее по щеке, и показала пальцем. – Я была совсем маленькой, но хорошо помню. Как в страшном сне – лезет и лезет вата без конца… На руках открылись огромные дыры, даже кости видно. Мама говорила, что ей совсем не больно, но папа заволновался, решил сделать ей переливание крови. Только вата… она сразу впитывает кровь – так ничего и не вышло. Целая бутыль сразу опустела. Руки стали как красные перчатки. На свету так красиво просвечивали кости. На другой день ее положили в клинику, но было уже поздно. Шею, ноги, уши, даже грудь забила вата. Врач сказал: пока вата не разошлась по всему телу, нужно побыстрее удалять ее, они вместе с отцом каждый день занимались этим. Мамины руки и ноги стали как набитые костями перчатки и чулки, это было ужасно. Когда мама пролежала в клинике полгода, даже сердце ее превратилось в вату, и она умерла, я так ее жалела. Ватой набили целых три ящика из-под керосиновых плит и потом сделали из нее одеяло. Я хотела им укрываться, а отец сказал, это дурная примета, и отдал в музей клиники. Думал, наверное, получить похвальный лист. Оно и сейчас там, правда-правда, одеяло из моей мамы.

Едва договорив, девочка задышала размеренней. Заснула. Боясь нарушить ее сон, я сидел не шевелясь, как ни изводили меня корявая стена и мокрый пол.

(Только что в шестой раз позвонил в управление охраны. По-прежнему никаких сведений о похищении пилюль получить не удалось. «Заместитель директора и секретарша очень беспокоятся и просят вас вернуться поскорее» – услыхав льстивый, вкрадчивый голосок сына садовника, я почуял недоброе. Неужели он насмехался надо мной и они уже пронюхали, где мой тайник?

Опасаясь слежки, я решил каждый раз возвращаться другой дорогой. Через дренажное отверстие на дне водоема (теперь пересохшего), у бывшего хлева, рядом с музеем, я нырнул под землю. Подземный переход бесконечен, малейшая невнимательность – и заблудишься. Зато полная гарантия безопасности. Я и в день праздника думаю воспользоваться этим путем, так что не мешает заранее познакомиться с ним как следует. В одном месте дорогу мне преградила груда обрушившихся кирпичей. Отгреб их в сторону, так чтобы можно было провезти кресло-каталку.

Я смотрю вниз со двора музея, как раз напротив будет проходить праздник. В парке, у фонтана, чуть подальше от дороги, под истошные вопли своего темпераментного руководителя репетирует ансамбль рок-музыки, за ними наблюдают несколько больных, больше вокруг ни души – праздником даже не пахнет. Может, никто не знает о нем? От больничных корпусов по дороге, огибающей парк, двое стариков, с виду муж и жена, тащат рекламную платформу. Один из них страдает, наверное, атрофическим гастритом, другой – водянкой; оба с отсутствующим видом, точно во сне, толкуют, что, мол, каждый год бывает такой же вздрюченный дирижер и такой же дерганый ансамбль.)

Кажется, я заснул. Разбудил меня голос девочки.

– Что это за звук?

– Жуки, наверное.

– Говорят, на кладбище есть жуки, которые едят покойников, это правда?

– Но сейчас покойников сжигают.

– Да?

Все тело мое ныло. Скрещенные ноги затекли. Я попытался сесть иначе. Девочка вскрикнула и тоном взрослой просительно сказала:

– Мои кости понемножку расползаются, как желе. Когда я меняю положение, меняется и центр тяжести. Значит, и кости расползаются по-другому, а нервы от этого натягиваются и болят.

– А как тебе удобней всего?

– Я быстро привыкаю, как ни устроюсь, так что не беспокойтесь…

Рядом с рукой, поддерживавшей ее голову, упала капля. Слеза это или слюна? Свободной рукой я погладил девочку по спине. Линия спины, запомнившаяся мне, изменилась. Было не ясно, какое положение заняла девочка. Неужто форма ее костей меняется согласно изгибу моих скрещенных ног?

– Потерпи немного.

В замешательстве я спустил ее с колен и осторожно, точно сломанную куклу, прислонил к стене. Тело ее казалось сильно искривленным. Или это мне кажется в темноте?

– Похоже,