– Я пальцем тебя не тронул, когда ты там лежала. Я не виноват, что рубашка у тебя такая короткая.

– Я на тебя не глазела, когда ты голышом отлеживался. Хоть я и необразованная баба, а не такая, как ты, не благородный рыцарь. Я весь потолок в той чертовой землянке на память знаю.

– Я заметил, – признал он, – и благодарю. Но я не рыцарь, солдатского рефлекса у меня нет, да и к виду жен, с которыми так жутко обращаются, не привык, потому что среди господ баронов не вращаюсь. Поэтому невольно на мгновение задержал взгляд. – Он какое-то время помолчал. Молчали оба, не глядя друг на друга. – Убью подлеца, который тебе это выковал. Я никогда никого не искал, чтобы убить, ты знаешь, я мечом брезгаю… Но для него сделаю исключение. – Он сплюнул. – А Бошко… Он хотя бы женился?

– Ничего ты не понимаешь.

– Понимаю, княжна, очень даже хорошо понимаю. Красавчик был этот твой Бошко, такой ни жениться не хочет, ни платить, ни даже много обещать. Неудивительно, что он тебе голову заморочил. Это его работа, а, Ленда?

Она наклонилась, подняла нож. Пошла за козьей шкурой, вернулась к огню, остановилась, широко расставив ноги, чтобы не повреждать позвоночник. Быстро, ловко и малоизысканно начала кроить шкуру на большие полотнища и на узкие, зато длинные ремни.

– На обувку? – уточнил Дебрен. – Значит… я могу с тобой идти?

– Я ничего такого не сказала. С чего ты взял?

– А с того, что, если б ты в одиночку решила идти через горы, то взяла бы эти. – Он поднял ногу.

– Они слишком тесные, – сказала она гораздо тише.

– Шутишь… Нисколько не жмут.

– Дебрен, я сама знаю, что женственности во мне не больше, чем в том пне. Не нужно мне дополнительно добавлять ступней размером с лодку. Иначе я тебя действительно приму за какого-то извращенца. Нормальный мужик уже давно б с перепугу от меня сбежал.

– Погоди, ты слишком узкие режешь. – Он присел на шкуре, взял у нее нож. Она не сопротивлялась. – Родил тебя наверняка не портной. Встань прямо. До колен выкрою, хорошо?

– Я сама бы справилась.

– Но кусая губы от боли. А такие губы – жаль терять. Береги остатки красоты.

– Свинья.

– Не скажешь, от кого и почему ты так убегаешь? Учти, что я предатель и обманщик. Я и без того знаю, только прикидываюсь, будто сюда по заданию Телепортганзы прилетел. Так ситуация лучше выглядит.

– Допускаю, что ты можешь говорить правду. В Виеке ты показался мне добродушным глупцом. И если ты не предательская змеюка, то лучше бы тебе не знать. Меньше знаешь – дольше живешь.

– Некий адмирал мне то же самое совсем недавно говорил.

– Мудрый человек. Неудивительно, что его адмиралом назначили.

– Через несколько клепсидр он уже адмиралом не был. Из-за отсутствия подчиненных. И знаешь, что их поубивало? Нехватка знаний. Давай вторую ногу.

– Ну, недурно. Если б твоя мать не была такой приятной женщиной, я б сказала, что по ночам ее какой-то сапожник навещал. Ой…

– Я не нарочно, – отозвался он, опуская руку пониже огромного синяка на левом колене Ленды. – Смотрю, где подвязать, чтобы было не так больно.

– Не цацкайся со мной, я и не с такими ранами в бой ходила. А что касается знания, Дебрен, то не совсем так. Ты говорил, что какой-то Герсель… в брюках, что ли, обещал тебе повышение, если ты сделаешь все, что в твоих силах. Ты мог решить, что сил тебе хватит, чтобы пойти в кабак и надираться за счет фирмы три дня и три ночи. А вместо этого, хоть и было тебе не в радость, ты Бошку лицо камнем изувечил, а потом чуть не замерз, отыскивая нас ночью. Почему? Потому что знаешь: из человека всегда правду можно вытянуть. И вовсе не пытками. Достаточно обратиться к проявителю лжи.

– Это одна сторона медали. А другая такова, что зная, кто враг, можно его либо победить, либо обойти. Что же касается проявителей лжи, то они дорого берут и не дают никаких гарантий. Ни один суд их экспертизы в качестве доказательства не примет. Показания палача принимают без звука. Да и обычные люди консервативны, предпочитают для разрешения сомнений нанять палача вместо такого читателя мыслей. Так что если у тебя есть враги, а ко мне испытываешь хоть какую-то симпатию, то скажи. А то, глядишь, поймают меня, прикончат на пытках, а я так и не узнаю, за что. Это можно завязать?

– А не соскользнет? Учти – ведь бельничане…

– Не соскользнет. Лодыжка, как вижу, гладкая, сдержит. Все бельничане?

– Ты хочешь сказать, толстая лодыжка-то. Ремни накручивай как следует, а не слова. Да, все. Княжество людьми небогато, да и ездят они отсюда в мир редко. Если сюда не будешь возвращаться, то ничего с тобой не случится. Только отцепись от меня.

– О тебе можно сказать все что угодно, но не то, что у тебя что-то слишком грубое или толстое. Ну, возможно, словарь. В смысле – лексикон. Чем ты так туземцев обидела?

– А вот этого я тебе не скажу. Благодарю за… хм-м… башмаки. Может, тебя на прощание жарким попотчевать, хочешь?

– Засунь себе это жаркое знаешь куда. Я иду с тобой.

– Об одном ты забыл, мудрила. Твоя карьера, так радужно начавшаяся, лежит в землянке и просыпаться не желает. Если хочешь добиться чего-то, займись Ганусом. Я тебя официально от обязательств перед пассажирами освобождаю. Хлопот твоей фирме доставлять не собираюсь, черт с вами. Возвращайся на станцию, убери трупы и делай что положено, чтобы престиж Ганзы спасти. Если хорошо покажешь себя, большое будущее у тебя впереди.

Он поднялся, посмотрел ей в глаза:

– Ты без помощи не сможешь идти.

– Может – да, может – нет. Всякое может быть. А с тобой никаких может не может. Если ты в дурного рыцаренка поиграть захочешь и со мной попрешься, то тебя из Телепортганзы попрут. А второй такой оказии тебе уже в жизни не дождаться. Подумай о своих будущих детях и не подкладывай им такую свинью.

Он не мог ничего ответить. Она была совершенно права.

Ленда стащила мясо с догорающих останков; раздирая зубами полусырые волокна, начала собирать имущество. Палку смолокура, остатки козьей шкуры, нож, лезвие топора. Не прекращая жевать, указала Дебрену на штаны. Потом отвернулась, чтобы не смотреть. Знала, что под ними у него нет ничего, распоротые рукава служили ему и шарфом, и платком на голову.

– Провожу Гануса и догоню тебя, – сказал он не слишком убедительно. Снял башмаки, стащил брюки. Ленда кивнула капюшоном: мол, да, конечно. Она наверняка была голодна, но он вдруг сообразил, что, возможно, не только поэтому так жадно набросилась на жаркое.

Он сорвал шарф и платок, засунул в башмак. Положил все вместе на снег. Потом повернулся и побежал к откосу. Что было сил. Холода он не чувствовал. Хотел бы чувствовать, но не чувствовал.

За голым пологим склоном откос резко изламывался, обрывался вниз. Откос был невысок, однако выглядел отвратительно, был почти отвесным и обледенелым, а у подножия усыпан щебнем. У Дебрена сильно билось сердце, когда он сбегал по краю, рискованно перепрыгивая с камня на камень. Рассудок подсказывал, что он совершает ту же ошибку, за которую с дюжину раз обругал по дороге Ленду. Переоценивает собственные силы и недооценивает опасность, поджидающую за каждым камнем. Склон мог сползти вместе с ним, превратить его в кашу миллионом цетнаров раздробленной скалы. Или, что гораздо вероятней, не выдержать веса ноги. Свалить, швырнуть на ужасающе твердую, холодную массу ледяных и каменных осколков, поломать кости.