Прогулки Валентина

В основном тексте этого тома помещены две части стихотворения «Прогулки Валентина» («Валентин сегодня к вечеру проснулся…» и «А у Катарины было шумно…»). Но в составе «Восьмой тетради» есть третья, неоконченная часть стихотворения, которую мы приводим здесь.

III

Валентин надевает калоши

Серый зонтик и толстый плащ

Постоит он у двери немного

А потом уж откроет её

И идёт в три часа уже сумрак

А как пять, так темнеет совсем

Он несёт свои старые брюки

Тёмный лист на колено прилип

По песчаной дорожке у парка,

где в общественном парке темно

он плетётся и видит он арка

спуск к реке лихорад… холодно

Он тогда это дело бросает

повернёт и является в дверь

зонтик левой рукою складает

и вино покупает скорей

охватил его пар от одежды

Белый облик лица староват

согревается… что-то желает

направляется к двери назад…

Там его принимает природа

Завертает в холодную ткань

Только внутри тепло… но немного

И

(Далее стихотворение обрывается. — Примеч. составителей.)

Также напомним, что в первом томе настоящего издания есть ещё три стихотворения этого цикла «2-я прогулка Валентина», «3-я прогулка Валентина» и «Валентин походкой шаткой…». Есть две версии, почему Эдуард Лимонов не объединил все стихотворения в единый цикл. Первая заключается в том, что такова авторская воля — оставшиеся в «тетрадях» тексты показались ему черновыми или слабыми. Вторая — «тетрадей» просто не было под рукой, они натурально потерялись.

«Великой родины холмы…»

«Золотаренко был мне друг / Какой он тёмный и мужицкий». Можно было бы предположить, что здесь, как и в тексте «Мы — национальный герой» и в стихотворении «Волоокий иностранец…», речь идёт о Владимире Захаровиче Золотаренко — приятеле харьковского периода, с которым Лимонов сблизился из-за общей склонности к чтению, изучению истории и писательству. Но в этом же стихотворении есть строчки: «Его есть кости-рычаги / Большие шрамы кожу портят», которые заставляют говорить не о Владимире Золотаренко, а о его отце. В своём ЖЖ (запись от 8 ноября 2019 года) Эдуард Лимонов рассказывал о нём: «Меня втащил в конце 1960-го в свою бригаду сварщик Захар Золотаренко. Точнее, его сын Володька: с ним я как-то учился в одной школе недолгое время, а дальше мы приятельствовали. Сварочному делу старший Золотаренко — звали его Захар, а кликуха у него криминальная была Зорька Золотой, — сварочному делу старший Золотаренко научился на Беломорканале. Затем Захар отбыл срок, вышел, с криминальными дружками завязал, нашёл себе пару — молодую девку Машу, научил её сварке, и вместе они сделали большую семью. Володька был средний ребёнок, а ещё были у него две сестры — старшая и младшая. До сих пор чую запах их десятки раз разогревавшихся борщей, а ведь шестьдесят лет прошло. Хоть и разогревавшиеся в огромадной кастрюле, борщи были вкусные и с мясом. Сам Зорька Золотой увлёкся украинской историей и как-то поведал мне, что я якобы потомок полковника Запорожской Сечи. Вид у старшего Золотаренко был “не подходи — убью!”, мужик он был серьёзный, зарабатывали они с женой неплохо, а все деньги Зорька Золотой тратил на фолианты по украинской истории. Конечно, до бандеровской революции Зорька не дожил — уже тогда ему было лет шестьдесят, а то бы ходил в идеологах».

Члены семьи Золотаренко также фигурируют в рассказе «До совершеннолетия» из сборника «Монета Энди Уорхола». Вот чрезвычайно знаковый момент: «Сам Володька, я выяснил это спустя десятилетие, тоже откапывал раньше советского общества интереснейшие вещи. Например, оказалось, что он читал мне стихи “обэриутов”, и в частности, стихи Николая Олейникова (“Я пришел вчера в больницу с поврежденною рукой…”, “Я родственник Левки Толстого”, “Любочке Шварц”…) еще в 1958–1960 годах. Каким образом неопубликованные произведения рафинированной школы ленинградских формалистов двадцатых-тридцатых годов попали в семью харьковских сварщиков? Они меня достали, это семейство, окрестили в их веру».

«Тем, что пыль повевала, что пыль повевает…»

«Уже Витька со мною Проуторов и в сердце…». Виктор Проуторов — харьковский знакомый и одноклассник Лимонова, упомянутый также в поэме «Три длинные песни», в тексте «Мы — национальный герой» и в стихотворении «Я медленно, дорогой скучной». Подробные о нём см. комментарии к стихотворению «Я люблю ворчливую песенку начальную…» и к поэме «Три длинные песни» (оба — том I).

«Больная вечерняя тайна…»

Стихотворение датировано 4 апреля 1969 года.

«Начинаю со всяческой риторики…»

«Интересно, какие же стихи были у Альфреда Жарри?» Альфред Жарри (1873–1907) — французский поэт, прозаик, драматург; предшественник абсурдистов.

«Картинки маленьких кусочков…»

Стихотворение датировано 6 апреля 1969 года.

«Природа свищет птицами своими…»

Стихотворение датировано 21 апреля.

ДЕВЯТАЯ ТЕТРАДЬ

«В раннем дыме лета задыхаясь…»

Стихотворение датируется в рукописи 23 апреля. Имеется в виду: 1969 года, как и далее.

«Днём египетским маловарёным…»

Стихотворение датируется 25 апреля.

«В газете “Правда” за число шестое…»

«…что умер Скульский он оповещает / еврей и бывший министр пищевик».

По газетам и энциклопедиям такой человек — Лев Израилевич Скульский (1912–1969) — не находится и, вероятнее всего, является выдумкой поэта.

«Вот золотой молодой магазин…»

«…у человека, который зовётся Андрей Лозин». Андрей Лозин (род. 1938, Москва) — художник, реставратор икон, друг Лимонова доэмигрантского периода.

Поэт Виктор Кривулин вспоминал: «Это был 65-й или 66-й год <…> Я приехал в Москву и остановился у моего друга, художника Андрея Лозина — там же тогда постоянно жил Лимонов, только что явившийся из Харькова и пытавшийся “зацепиться” в Москве. В то время он даже еще и брюки не шил, а пытался каким-то образом легализоваться как поэт, литератор. Жил он у Лозина в буквальном смысле слова под батареей, на матрасике, постеленном на пол. К нему из Харькова то и дело наезжала жена Аня, существо необъятных размеров, но с красивым, эллински-правильным лицом. Она тщетно пыталась вернуть мужа обратно.

Это был период “СМОГа”. <…> Жил Лозин на Ярославском шоссе, за ВДНХ. Вообще, как-то оказалось так, что вся эта компания группировалась вокруг ВДНХ. Где-то в районе Рижской снимал квартиру поэт Володя Алейников. Еще какие-то художники и писатели — теперь уже точно не помню имен — были соседями Лозина. <…> То была обычная атмосфера московской богемы 60-х. Там случались поразительные и во многом непонятные до сих пор для меня вещи. Генрих