При этом все, кроме наиболее трезвомыслящих, вроде бабки Гида, забывали самую старую легенду, что первая кошка произошла от дьявола – отделилась от его тела, пока он спал. Верующие романтики упускали из виду, чьим потомкам они поклоняются.

Кошки – убийцы, им нравится убивать. Кошки умеют выживать: в суровые зимы они съедают свое потомство. Пусть солнце выгодно подсвечивает их дивные масти и узоры, но настоящую силу кошки обретают в сумраке: их друг темнота. Кошки теплы, потому что полны крови.

Δ

Ужас от близости мертвых тел вибрировал в ушах, отдавался в черепе, заползал в ноздри, между губами и вниз по глотке. Она давно несет на себе бремя вины – может, с того дня, когда Амброуз вышел из дома с совком для угля, и уж точно с того, когда она смотрела через волнистое зеленое стекло на утонувшую в луже подушку.

Но ведь есть и другие – Роберт, Айк, вагоновожатый, женщина, прикрывавшая рот концом шали, матери, которые не считают своих дочерей запятнанными, отцы, которые плачут, потеряв сына, и таинственные братья, и верные сестры, и потные каменщики, и растрепанные собирательницы устриц, и пьяные няньки, и уборщицы вроде них с Бет, отскребавшие свою жизнь от чужого дерьма и грязи. Есть целый город других людей. Ламм обманывал смерть, сжигая чужие жизни, как масло в лампе, и мнил себя самим дьяволом и великим писателем.

Ди не знала, сможет ли она исполнить заветное желание Амброуза и спасти мир, если убьет Ламма. Возможно, этот мир уже не спасти.

Однако требовалось позаботиться о будущем.

Белая кошка зашипела. В ее глазах не было любви, только вызов.

Ди расправила плечи, глубоко вздохнула и продолжила путь.

Разве вы плохая?

Она перелезла через стену, не спеша пробралась через ветки живой изгороди и вышла в огород позади музея. Согнувшись над колонкой, Ди заработала рычагом. Ловя ртом холодную воду, хлынувшую из носика, она отплевывалась и пила, отплевывалась и пила, стараясь смыть с языка вкус дыма.

Она долго мыла лицо и шею, глядя, как на землю капает черная вода, а потом опустилась на землю прямо у колонки. Ее изодранная юбка почернела от копоти.

Белая кошка явилась следом. Под долетавшие с улицы звуки бойни, развернувшейся в городе, Семнадцатая прошлась между грядами, фыркая на ботву моркови и с интересом пошевелив лапой листья кочанного салата.

– Иди сюда, – хрипло позвала Ди.

Талмейдж XVII приблизилась, остановившись чуть дальше, чем могла дотянуться Ди, и несколько мгновений не мигая смотрела на нее. Затем кошка села и принялась грызть коготь.

– В детстве я бы тебя обожала, – сказала Ди. – Тебе, конечно, наплевать, но когда я бы это поняла, я, наверное, обожала бы тебя и за это. За то, что тебе наплевать. Однако мои родители не одобряли кошек в доме.

Кошка с сопеньем принялась за следующий коготь.

– Ты просто красавица, но это ты знаешь. Я не против того, что ты тайком пробиралась в мой музей и царапала вещи. Я знаю, это твоих лап дело. Даже сейчас, перепачканная сажей, ты прекрасна. Жаль, что ты не можешь сказать, что ты обо всем этом думаешь. Я буду звать тебя Семнадцатой, хорошо? Не самое пышное прозвище, но ведь и Талмейдж так себе…

Ди приподняла подол осмотреть колено. Плотная мозоль, образовавшаяся от многолетнего мытья полов, разошлась на две неровные половины.

– Как бы там ни было, на колени в обозримом будущем мне не встать, да, Семнадцатая?

Мокрая земля вокруг колонки промочила юбку сзади. Ди понимала, что у нее нет причин откладывать свою миссию, но ей не хотелось двигаться. Туман цеплялся за самшитовую изгородь и решетку для помидоров. Ди прижала исцарапанные ладони к прохладной траве. Мир казался полкой, уставленной хрупкими вещицами, сыпавшимися одна за другой, но зная, что скоро все закончится, Ди вдруг успокоилась.

– Что глупее – говорить с кошкой или сама с собой?

Талмейдж XVII закончила обихаживать когти и уселась, подобрав лапки и немигающе глядя на Ди.

– Пожалуй, с кошкой, – заключила Ди.

Опираясь на колонку, она поднялась на ноги. Семнадцатая тоже встала, пересекла огород и исчезла за забором, где начиналась территория бывшего Общества.

Δ

Хромая, Ди шла по галерее первого этажа.

– Роберт! Ты здесь? Хорошо, что ты ушел в отставку, иначе я бы подвергла тебя военно-полевому суду за самовольство!

Ноющий скрип заставил ее поднять глаза на плакат, подвешенный под потолком: «Механизмы и их операторы». Плакат покачивался от сотрясения, вызванного только что смолкшими орудийными залпами. С потолочных балок струйками сыпалась всякая труха, пачкая натертые Ди полы. Воздух в галерее был сероватым от висевшей пыли.

Ди пришло в голову, что нелишне запастись каким-нибудь оружием. На пятом этаже у фермера есть мотыга, а у лесоруба – ржавый топор. А еще лучше взять блестящее кайло у рудокопа из будущего.

Роберт полеживает себе в лачуге старателя. Последовательность событий предстала перед Ди в своей уморительной простоте.

Он захотел облегчиться, спустился и беспечно вышел на улицу с намерением воспользоваться ближайшим кустом, но заметил, что вокруг все полыхает и перевернуто вверх дном. И тогда он пошел в маленький туалет в подвале, а дверь толком не запер, потому что был полусонный. Ди спустилась через минуту после него. Как только она выбежала на улицу, Роберт небось поднялся из подвала, взошел на пятый этаж и завалился досыпать, не задумавшись, куда делась Ди. Пока она в панике искала его на улице, боясь наткнуться на его труп, Роберт спал сном младенца.

Ди дошла до конца галереи – и, в полном соответствии с ожиданиями, входная дверь оказалась запертой, а под ручку подставлена лавка. На обратном пути Роберт, спохватившись, задвинул засов и вернул на место скамью.

Повезло ему, что у Ди нет при себе ведра с холодной водой или чем-нибудь похлеще: вот когда бы она его окатила! Ну уж ладно, пусть видит сладкие сны. Она только заглянет в хижину, увидит, что он живой и здоровый, и уйдет, не разбудив. Возьмет из восковых рук рудокопа кайло и отправится в Вестибулу. Ди повернулась и вновь пошла через всю галерею к лестнице.

Плакат покачивался с протяжным скрипом. На огромные шестерни оседала мельчайшая пыль. На лице печатницы застыло выражение радостного внимания, будто она с восторгом увидела что-то на почти пустом газетном листе. Ди брела медленно, вздрагивая от боли в разбитом колене. Наверху надо будет снять с веревки какую-нибудь тряпку жены старателя и перевязать ногу.

Волосы у печатницы оказались длинные и каштановые. Она стала велосипедистом.