– Как вы себя чувствуете, госпожа? – спросил он.

– С вашим появлением – гораздо лучше, монсеньор, – отвечала она, опустив глаза. – Все это время мне так недоставало вашего мудрого наставления.

Бланш позволила ему взять себя за руку.

– Я очень сожалею, что не смог приехать раньше. Подумать только, сколько вам пришлось перенести, – и рядом не было никого, кто поддержал бы вас.

– Я положилась на Господа, – набожно произнесла она. – На все Его воля. То, что Он счел нужным спасти меня и сохранить наше дитя, – это благословение Господне.

Видаль положил руку ей на живот, и младенец в утробе зашевелился. Это ощущение вызывало у Бланш омерзение, но она упивалась той властью, которую оно ей давало. Когда в прошлый раз она носила дитя пятнадцать лет назад, еще сама будучи ребенком, все было совсем по-другому. Разумеется, теперь скрывать свое состояние от него было бы невозможно. Она призналась ему сразу же, как только он приехал в Пивер. Он был нескрываемо горд и едва ли мог бы окружить ее большей заботой. И все равно Бланш испытывала легкое отвращение каждый раз, когда он касался ее.

К ее удивлению, он не выказал никаких опасений относительно ущерба своей репутации. Многие католические священники тайно имели семьи. При условии, что они вели себя тихо, ни у кого не было причин возражать. С другой стороны, Видаля заботил вопрос собственного наследия. Да, он жаждал власти и богатства при жизни, но ему хотелось, чтобы память о нем жила и после того, как его не станет. Сын, наследник его имени, в некотором смысле обеспечил бы ему бессмертие, которого он так страстно желал.

Загвоздка была только в Мину Жубер. Даже если завещание никогда не будет найдено, Бланш прекрасно осознавала, насколько зыбки ее собственные права на родовое поместье Брюйеров. Ребенок, которого она носит, может родиться мертвым или не пережить младенчества. А если на свет появится девочка, титула сеньора Брюйера и Пивера ей не видать.

Мину Жубер должна умереть.

– Думаете, Пит Рейдон пережил осаду? – спросила она.

– Сложно сказать наверняка. Он умен и изобретателен и знает Тулузу как свои пять пальцев, но бои были ожесточенными. Целые районы были разрушены, и никто не может винить благочестивых католиков за их желание отомстить гугенотам за все те ужасы, которые навлекло на город их нападение.

– А эта девчонка Жубер тоже сбежала обратно в город?

– Да. Часовые опознали ее по разным глазам. Один синий, а другой карий.

– Ее необходимо отыскать, вы со мной согласны?

– Мои люди ищут их обоих. В том случае, если они все еще в городе и живы, их приказано задержать до моего возвращения. Я намерен допросить обоих лично. Печальный опыт научил меня опасаться излишнего рвения некоторых инквизиторов.

– Вы уверены, что Рейдон передал плащаницу ей на хранение?

– Он поручил изготовить ее копию, подделку продал гугенотам Каркасона, а оригинал оставил у себя, и да, я полагаю, что накануне нападения он достал его из тайника и передал Мину Жубер.

Видаль умолк, и Бланш, которой было уже хорошо знакомо это задумчивое выражение на его лице, задалась вопросом, какой новый план зреет в уме священника.

– А пока что можно сделать одну вещь, – начал он. – Это превосходная копия. Мало кто сумеет распознать в ней подделку, и…

– Расскажите мне, – кивнула Бланш. – Я помогу вам всем, чем смогу.

Рука Видаля зависла над ее рукой, но на этот раз он убрал ее, не коснувшись Бланш.

– Как вы понимаете, я думаю исключительно о том, как будет лучше для нашей Матери Церкви и добрых католиков Тулузы. Столькие из них были убиты или вынуждены стать свидетелями уничтожения самых святых их икон.

– Это величайшая трагедия.

– Учитывая все это, можно смело утверждать, что в настоящий момент для простых людей было бы неоценимо, если бы они поверили в то, что найдена подлинная плащаница. Это был бы символ нашего избавления. Я дал обет вернуть плащаницу в раку церкви Сен-Тор. Ее чудодейственным свойствам нет равных, и я, разумеется, продолжу поиски. А пока что…

– Я понимаю, – улыбнулась Бланш. – А пока что ради спокойствия вашей паствы вы сделаете благое дело и подмените ее копией.

– Если они будут считать, что плащаница найдена и возвращена на свое законное место, в их глазах это будет знаком того, что Бог на нашей стороне.

– А как только подлинная плащаница окажется в ваших руках, произвести подмену будет несложно. Вовсе не обязательно, чтобы кто-то об этом знал.

– Никто и не узнает.

Бланш бросила взгляд на него, на его лицо, выступающее из тени, и непокорную прядь белых волос, которая в свете свечей казалась почти серебряной. Интересно, насколько все эти его хитроумные интриги имеют под собой твердую почву? Он не делал большого секрета из своих честолюбивых устремлений. А вдруг нынешний епископ предпринял шаги, чтобы ему воспрепятствовать?

Время покажет.

– Это превосходная идея, монсеньор, – произнесла она.

До Алис донесся звон деревенского колокола, отбивающего полдень.

После того случая в часовне нянька стала относиться к своим обязанностям куда более прилежно. Она умерила количество выпиваемого эля и отобрала у Алис туфли, а вдобавок теперь девочку круглосуточно держали в ее комнате взаперти.

Однако два дня назад приехал какой-то высокий священник – она видела, как он шагал через верхний двор, – и жизнь в замке пошла кувырком. Госпожа Бланш никуда не выходила из цитадели, даже ела только там – в обществе своего духовника из Тулузы. Беспокоить их никому не разрешалось.

Наконец впервые за несколько дней, решив, что ее подопечная заснула, нянька отправилась почесать языком с другими слугами на кухню. Алис сбросила одеяло, выскочила из постели и кинулась к окну.

Она уже перестала ждать спасения. Рассчитывать оставалось только на себя саму. Алис решила, что сбежит и найдет дорогу домой, в Каркасон, самостоятельно. А может, в Тулузу, к Мину. Она пока не выбрала куда. Не знала точно, до какого города ближе.

Как только село солнце, Алис открыла окно и выглянула в темноту. До поросших травой склонов внизу было ужасно далеко, а из укрепленных стен торчали углы грубо обтесанных камней. Алис не была уверена, что ей это под силу. Но потом в ушах у нее прозвучал насмешливый голос Эмерика, утверждающий, что все девчонки – никчемные неумехи, и она исполнилась решимости доказать, что он был не прав.

Ей вспомнились все те бесчисленные разы, когда он проказничал на стенах Ситэ, а она топталась внизу, умоляя брата слезть, пока его не застукали. Он мог вскарабкаться куда угодно – хоть на самые высокие деревья на берегу Од, хоть на отвесные стены башни замка Комталь. Так что на ее месте сделал бы Эмерик?

Эмерик высмотрел бы самые крепкие камни в стене, на которые можно поставить ногу, и самые надежные щели, за которые можно уцепиться руками. Сначала он тщательно спланировал бы все в уме и только потом стал бы спускаться вниз. Разумеется, руки и ноги у него были длиннее, а сам он – сильнее. Но Алис решила, что ей это тоже под силу.