что Самушкин мог получить дозу случайно, наткнувшись на могильник или вдохнув слишком много пыли. Он поймёт, что видео даёт серьёзный мотив устранить Самушкина, и заказчики, которым он переслал файл, наверняка или причастны к убийству, или выведут нас на след. И я попрошусь на фронт: Рыкованов это оценит.

Не нужно терять времени.

— Дай-ка телефон, — попросил я Кэрол.

Она порылась в кармане и протянула мне старомодный смартфон с разбитым экраном, который ещё в Катаве получила от Лиса.

— Интернета нет, — сказала она. — И связи тоже.

Я постукал пальцем по экрану. Индикатор сети показывал нулевой сигнал.

— А где есть связь? — спросил я.

— Не знаю.

Я встал и запрыгал на одной ноге по поляне, но сигнал не появился. Так я добрался до жилища Рониса, постучал, он тут же открыл, явно готовясь куда-то идти: на плече у него висел длинный рюкзак, похожий, скорее, на чехол для инструмента. Я спросил его, где есть сигнал.

— На острове связи почти нет, — ответил он хмуро. — Нужно к Мауку или Кыштыму: там добивает вышка из Нижнего Уфалея. Или вон, — кивнул он в сторону кромки леса. — В Озёрск: там с крыш домов башакульскую вышку видать. Но туда по воде километра два.

— Мне очень надо, — попросил я. — Вопрос жизни и смерти. Заплачу, сколько скажешь.

— Вернусь, съездим, — буркнул он. — И без меня не суйтесь: там радиация. Ты пока ногой займись, лазить придётся.

Ронис ушёл, Кэрол тоже куда-то исчезла, и я остался один на лавке, стараясь разработать ногу перед походом. Во дворе появился Тогжан, молча прошёл в сарай и вернулся с тазом, наполненным тёмной жидкостью и с веником сухих веток. Он направился ко мне, словно у нас был уговор, бухнул таз около лавки, встал на колено, бесцеремонно закатал мою штанину и стал осматривать стопу, двигая её и добиваясь, чтобы я шипел от боли. Видимо, результат диагностики его удовлетворил, и он принялся вымачивать в тазу тряпку, потом стал заматывать в неё мою лодыжку, перекладывая бандаж колючими ветками. Его длинные пальцы с большими суставами напоминали лапы насекомого. Глаза блестели через узкие щёлки, и высокие скулы делали его лицо горделивым. Мотал он довольно туго, поэтому нога стала меньше болеть и онемела. Закончив работу, он также безмолвно скрылся в сарае. С полчаса оттуда доносились грохот и стук, наконец, появился Тогжан с парой самодельных костылей. Лицо его по-прежнему не выдавало признаков жизни. Он жестикулировал, призывая меня сделать пробный круг по поляне.

Костыли оказались длинноваты. Он подпилил края черенков и снова заставил меня ходить, наблюдая за моими не очень ловкими движениями равнодушно и хищно, как сытый тигр. Удовлетворившись результатом, он, к моему облегчению, исчез в доме.

Скоро я приноровился ходить на костылях, и поскольку альтернативой было заточение в сарае, они мне даже понравились. Кэрол я нашёл на огороде позади дома Рониса: она пропалывала грядку растений с фиолетовыми листьями. На голове у неё был повязан белый платок.

Когда ей надоели садовые работы, она предложила сходить к старой заставе, которая когда-то располагалась на южном берегу острова Моськин.

Мы прошли через сосняк, который отделял поляну от берега Иртяша. От заставы осталось несколько кирпичных построек и серый ангар. Клочки старого асфальта тонули в зубастой траве.

— Это место называлось «Застава морской части номер 6777», — сказала Кэрол. — Никогда не понимала, почему «морская»? Для солидности, что ли?

— А почему Жигулевское море — море?

За ангаром обнаружилась обветшалая часовня с остроконечной крышей, двери которой были заколочены. У пирса стояли две лодки, весельная и моторная. Они нехотя ворочались на волнах, почёсывая друг о друга бока.

Иртяш выглядел безмятежным. Противоположный берег выдавался в нашу сторону мысом. Мелкая волна ложилась причудливым узором.

— Озёрск, — кивнула Кэрол.

Я присмотрелся, но никаких построек не увидел: только ровный гребень леса.

— А вон там, — показала она правее, — когда-то был дом Игоря Курчатова. А дальше есть ротонда с колоннами, её с воды видно.

— Где же сам Озёрск? Он вроде бы сохранился?

— Он должен быть дальше, за лесом. Я никогда не была. Но Лис говорит, там много интересного.

Она подставляло лицо слабому ветру.

— Думаешь, они тебя простят? — спросила она вдруг.

— Простят? За что им меня прощать?

— Не знаю… Тебя же ищут.

— Это не важно, — ответил я. — Они не знают всех деталей.

— А ты знаешь, кто убил Эдика?

— Мне пока достаточного знать, что это не я.

Мы вернулись в лагерь перед обедом. В моём случае трапеза состояла из пресной овсяной каши и чёрствого хлеба, которые Тогжан выдал, как мне показалось, с издёвкой на лице. Я с лёгкой завистью поглядывал на Кэрол, которая ела гречку с вполне сносной на вид котлетой.

Сам Ронис так и не появился, что нервировало меня. Солнце начинало клонить к горизонту, и в пустоте безделья я не мог избавиться от мыслей о тех сплетнях, что Подгорнов распускает в моё отсутствие.

От хождения заболели руки, не привыкшие к костылям, и я предпочёл уйти в сарай и ждать возвращения Рониса там, растянувшись на лежанке. Незаметно я заснул, а когда проснулся и первым делом выглянул в окно, увидел Рониса. Он колдовал около мотороллера, выдёргивая из его недр свечи, как гнилые зубы.

Глядя, как я размашисто шагаю к нему на костылях, он усмехнулся:

— Освоил?

— Да. Мне бы позво…

— Я помню, — отрезал он. — Скорой пойдём. Но сигнал ловится только с крыш, лезть нужно. Сумеешь на костылях-то?

— Ронис, не мучь меня. Надо будет, я на осветительную вышку на одних руках залезу, веришь?

— Понял, понял, — проворчал он.

Он был готов через полчаса. Солнце уже коснулось красноватой дымки над горизонтом, слоистые облака окрасились в пурпурный цвет, а лица людей в таком свете стали кирпичными и радостными, как у алкоголиков. Даже сощуренный Тогжан смеялся глазами, провожая нас. Ронис оставался серьёзен, однако в его выпуклом взгляде мелькала бесовщина. Закинув на плечо рюкзак, он размашисто зашагал в сторону берега. С нами увязалась Кэрол, но