нравился. Он был прямодушен, прост в общении и хотя бы вменяем. По его тяжёлой, слегка косолапой походке было видно, что он привык решать любые задачи со спокойным упрямством. Такому можно доверять.

Кэрол он знал пару лет, когда их познакомил Лис — частый гость острова Моськин. Ронис рассказал, что вчера ей повезло наткнуться у берега на деда Егора.

— Она так рвалась помочь тебе, что, наверное, поплыла бы вплавь, — добавил он, хитро поглядывая на меня.

Кэрол уговорила Рониса помочь мне. Они поехали на своей телеге, которая оказалась частью Зила-131, лишённого кабины и кузова. Эту колымагу дед Егор начал собирать из остатков брошенной техники, а Ронис помог с недостающими деталями.

Охрана зоны знала о существовании поселенцев, и между ними установился негласный договор: моськинцы жили уединённо и старались не попадаться охране, а та делала вид, что не видит посторонних. Пару раз Рыкованов пересказывал мне слухи, будто в зоне появились жители, но сам он считал их выдумками.

— Ну, а ты что за птица? — спросил Ронис.

Я не стал включать дурака, рассказал про своё расследование, про телефон Эдика, про свою работу на «Чезаре», про Рыкованов.

Ронис кивнул:

— Знал его. Давно правда, когда ликвидация шла.

По тону Рониса было понятно, что Рыкованов не стал его кумиром. Рассказал я и о нашей стычке с охранником, на что он разочарованно покачал головой:

— Зря, конечно. Надо было тихо уходить. Как война началась, у них дисциплину подтянули. Было время, они вообще смотреть перестали: так, проедут раз-другой для очистки совести. А последние дни тут и сталкеров не видно, все лазейки перекрыли.

— Слушай, мне в Челябинск поскорее надо, — сказал я.

— Надо! — буркнул он. — Анализы у тебя взять надо. А то сам сгоришь, как твой горе-сталкер.

Ронис ушёл к Егору помогать с дровами. Топором он молотил с такой яростью, что энергия расходилась во все стороны, как ударная волна, и щепки были похожи на осколки атомов. Так, наверное, и выглядит радиоактивный распад.

Порядочность Рониса получила ещё одно подтверждение, когда он передал мне наши вещи, включая и телефон Эдика, который мне наконец удалось полноценно зарядить: в посёлке был бензогенератор. Не вернул Ронис лишь пистолет, и на мой вопрос ответил:

— Обождёт.

Я снова спросил про казаха. Ронис не скрывал, что о его прошлой жизни знает немного, но мои подозрения решительно отвергал. Тогжан прибился к ним два года назад, летом 2017-го, и поначалу плохо говорил по-русски. Откуда он пришёл, Ронис не выпытывал, но был уверен, что в зоне Тогжан недавно: он увидел это по содержанию изотопов в волосах казаха.

— Да мирный он, я тебе говорю, — буркнул Ронис.

— Все они мирные. До поры.

В Ронисе было почти религиозное стремление верить в правдивость зоны. Может быть, он и не обладал верой в полном смысле, ведь пытался всё перепроверить и оцифровать, но пример Егора заставлял его осваивать искусство полёта, которым владеют все фанатики и безумцы — полёта в безвоздушном пространстве веры.

Трудно объяснить его увлечение зоной, кроме как грузом совести. Ронис снова пытался обуздать атом, который когда-то встал на дыбы и сбежал на волю. Он завершал незаконченное дело. Он думал, что тем самым поворачивает время вспять.

Мне же всё это казалось отвратительным. Зона была отвратительной. Отвратительны были её следы на нашей коже. Я помнил рассказы отца про людей с обожжёнными лицами, с опухолями, с ломкими сосудами и подавленным иммунитетом. Изотопы подобно мелким паразитам проникали в организмы и откладывали там яйца самых экзотических болезней. Я видел это на примере отца, Вики и ещё десятка людей, которые сгорели без пламени, некрасиво, в безмолвии или стонах. В этом не было героизма, изящества, драматизма — будничная смерть от уродства, которое прорастает внутри тебя. Нет, я не понимал заигрывания Рониса со смертью. Просто сейчас я от него зависел.

Стопа по-прежнему болела. Я сидел на лавке, вытянув ногу и наблюдая, как муравей ползает по опухшей красной лодыжке. Кэрол вышла откуда-то сбоку и села рядом. Рубашка на ней была свежей и обесцвеченной: она отстирала её чем-то едким. Она где-то раздобыла явно чужие шорты с оттопыренными карманами. Голые ноги в мелких ссадинах и комариных укусах — ещё один демарш против правил зоны. Видел бы её Лис!

Что-то в ней изменилось: она коснулась меня плечом, но больше не было ощущения, будто я глажу кактус.

— Привет, — сказала она. — Как ты себя чувствуешь?

— Словно меня пересобрали заново, но немного недокрутили, — я слегка пошевелил ногой. — Тут хлябает, там заклинило.

— Это старость, — заметила она.

— А ты?

— А я всю ночь не спала. Поэтому всё как понарошку.

— Слушай, тебе надо было уходить из зоны. Не рискуй здоровьем. И штаны нормальные надень. Это уже не игрушки.

— Это и не было игрушками, — насупилась она. — Почему ты меня отталкиваешь?

— Да не отталкиваю, — я обнял её за плечи. — Просто, когда я думаю о твоём отце, меня пот прошибает. Я бы сказал тебе, что восхищаюсь тобой: ты рискнула, не просто рискнула — придумала хороший план, достигла результат. Я тобой горжусь, мне даже жаль, что ты не в моей команде, я бы ставил тебя в пример. Но я тебе не скажу этого, чтобы не провоцировать на новые идиотские выходки. Поняла?

— Поняла, — удовлетворенно проворчала она. — Я и без тебя решу, какими идиотскими выходками мне заняться. Что собираешься делать?

— Возвращаться.

— У тебя же нога.

— Нога…

Сейчас в моей свежей, забинтованной и звенящей голове окрепла мысль, что самое сложное позади. Я нашёл телефон Самушкина, и больше не нужно мудрить: разумнее всего просто сдаться Рыкованову. И сделать это как можно быстрее, потому что мразь Подгорнов наверняка использует мой побег, как аргумент в пользу виновности. Чем дольше я отсиживаюсь, тем крепче это убеждение. Я вряд ли что-то докажу следователям или тому же Пикулеву, но Рыкованов — другое дело. Он мог свалить соперника ударом кулака, но никогда не стрелял в спину своим. Разве он сдал тебя в 2009? Он выслушает. Он знает зону и поймёт,