9. Весьма примечательно, что союзники, получив полную власть над человеком, который на протяжении пятнадцати лет причинял им столько неприятностей, вовсе не считали его военным преступником и подыскивали для него приличное место ссылки и даже крохотную суверенную территорию. Они решили сделать его правителем острова Эльба, расположенного в Средиземном море южнее Корсики. Это, как говорили, означало дать Цезарю королевство Санчо Пансы. Также примечательно, что Наполеон на это согласился и даже проявил интерес. Еще в замке Фонтенбло он потребовал книги об острове Эльба и начал знакомиться со своим новым королевством. Он вел себя как лейтенант Бонапарт, изучающий фортификации Тулона. И вместе с тем он оставался все тем же раздражительным человеком, занятым умственным трудом, неспособным поддерживать отношения с враждебно настроенной толпой. Таким он был 18 брюмера в Сен-Клу, таким видели его во время путешествия на остров в сопровождении офицеров-союзников, когда его встречали оскорбительные манифестации. Толпа редко хранит верность. В Париже графа д’Артуа и даже вражеских государей встречали с неприличным восторгом: мадам де Шатобриан говорила, что, «как только все удостоверились, что лев в оковах, раздались несмолкающие крики, проклинающие того, кого раньше превозносили. При встречах с иностранцами казалось, что каждый только что вернулся из Кобленца. Платки и нижние юбки превращались в белые знамена. Голубое и красное попиралось, и самыми нетерпимыми оказывались те, кто недавно был самым ярым бонапартистом…» В Мальмезоне императрица Жозефина и ее дочь, королева Гортензия, дали обед в честь русского императора. Потом Гортензия принялась обхаживать Людовика XVIII и получила от него титул герцогини де Сен-Лё. Повсюду слышалось: «Да здравствует король!» – а суровая мадам де Шатобриан добавляла: «Все кричали бы: „Долой мою голову!“ – если бы услышали, что так кричат соседи». Однако сенат, назначенный императором, важно голосовал возвращение «свободно избранного» короля и набрасывал проект конституции, которую граф д’Артуа всенародно принял, одновременно тайно посоветовав своему брату ее отвергнуть. Игру вел Талейран, у которого на улице Сен-Флорантен остановился Александр. Было подписано перемирие, которое возвращало Францию к границам 1790 г. Собравшийся в Вене конгресс должен был определить новую карту Европы. Казалось, великая авантюра окончательно завершена. Но Французская революция продолжалась, и вскоре роялисты, праздновавшие победу, в этом убедились.

Джон Август Аткинсон. Отступление армии Наполеона из Лейпцига в 1813 г. Акварель. 1813

1. Талейран хотел вернуть Бурбонов, потому что они воплощали основополагающее начало, но он «немного опасался основополагающих начал Бурбонов» (А. Уссе). Полезным началом служила легитимность. Опасными началами представлялись абсолютизм и Божественное право. Подлинная легитимность возникала только в том случае, если Франция признает монархию. Итак, что же требовалось, чтобы монархия была признана? – Чтобы французы не испытывали опасений. Поскольку Бурбоны возвращали мир, к ним проявляли благосклонность. Но чтобы их приняла вся страна, требовалось, чтобы опасений не испытывали ни крестьяне, ни армия, ни чиновники, ни те, кто скупил государственное имущество, то есть все, кто жил за счет завоеваний революции. Талейран объяснил королю, каковы необходимые условия для счастья и проявления любви «его народов»: гарантия личной свободы и свободы прессы; свобода совести; независимость и несменяемость судей; отмена административных или особых трибунатов; ответственность министров; никаких законов, подписанных без согласования с законодательным и исполнительным органами. Людовик XVIII готов был даровать королевству такую конституцию и связать монархию неприкосновенной конституционной Хартией. Но он собирался именно даровать Хартию, а вовсе не подчиняться ей. Людовик XVIII считал, что если он воплощает основополагающее начало, то только потому, что является законным королем. Стало быть, его не мог «назначить» ни сенат, ни даже народ. Он являлся королем просто потому, что он король. В собственных глазах он никогда не переставал (после смерти своего племянника) быть Людовиком Божьей милостью королем Франции и Наварры. Когда он «даровал» хартию, документ заканчивался следующими словами: «Дано Парижу в 1814 году от Рождества Христова и в девятнадцатый год нашего царствования». Таким образом, уже первый правительственный акт вызвал всеобщее недовольство. Среди правых одержимые роялисты – «вольтижёры Людовика XIV» – ворчали: «Зачем хартия? Существует одна-единственная конституция: чего требует король, того требует закон». Армейские офицеры, переведенные на половинный оклад, критиковали все подряд. Солдаты горевали о трехцветном знамени, о Стригунке,[53] о сером сюртуке. В казармах распевали: «Он воротится…» Левые, и в частности Карно, напоминали королю, что общественное мнение представляет собой силу и что не существует такой легитимности, которая устояла бы без поддержки всей Франции. Людовик XVIII понимал и одобрял дальновидные взгляды Талейрана, но эмигранты, которые полагали, что лишь они настоящие французы – хотя верили в это только они сами, – выступали за абсолютную королевскую власть, за разделение страны на провинции, за реституцию государственного имущества, за уничтожение Конкордата, за привилегии дворянства и духовенства – одним словом, за контрреволюцию. Их требования вызывали беспокойство как среди народа, так и в армии.

Фридрих Кампе. Венский конгресс. Гравюра. Первая половина XIX в.

Финальный аккорд: окончательный раздел Европы. Французская карикатура начала XIX в.

2. О чем оппозиция не догадывалась, и в этом состояла ее большая ошибка, так это о тяжелой работе, но полезной и прекрасной работе, проделанной королем и Талейраном в области внешней политики. Побежденная Франция не могла рассчитывать на заключение выгодного мира с государями, которым она досаждала на протяжении двадцати пяти лет. Но благодаря уму Александра и ловкости Талейрана договор оказался наилучшим из возможных. Царь даже оставил за Францией линию крепостей на северо-восточной границе (от Ньюпорта до Шпейера через Монс), но немецкие союзники отказались от такого договора. Они хотели оставить дороги открытыми для возможного вторжения. Чтобы сохранить главное, Талейран умудрился ограничить государей их собственными принципами. Если они защищали легитимность своих престолов, доказывал он, то они должны признать легитимность Французского королевства. Конечно, на протяжении определенного времени сила остается на их стороне и они могут настаивать на своих условиях, но «сила иссякает, а порожденная ею ненависть остается». Он добился того, что Франция не выплатила никакой контрибуции и даже – поразительная уступка! – сохранила за собой произведения искусства, похищенные Наполеоном. Когда в октябре 1814 г. собрался Венский конгресс, возникла надежда увидеть старую Европу. Освободившись от страхов, Европа танцевала. Мария-Луиза, неверная императрица, устраивала приемы для врагов своего плененного супруга. Венский двор придал ей в «почетные кавалеры» известного донжуана, графа Нейпперга. И вот он уже ее любовник, а немного позднее, чтобы еще надежнее отделить ее от Наполеона, он сделает ей и внебрачных детей. Меттерних старался окружить Францию буферными государствами: увеличенной Голландией и Рейнской областью, по предложению Англии переданной под управление Пруссии. Как случилось, что, упорно сопротивляясь передаче Рейна Франции, Англия отдала его Пруссии? Британская недальновидность. Кто тогда думал об угрозе со стороны Пруссии? Австрия возвращала себе Северную Италию. Кто думал тогда об итальянском национализме? Дипломаты, собравшиеся в Вене, пришли бы в крайнее изумление, если бы с ними заговорили о принципе национального самоопределения. Их принципом являлась легитимность власти, а желания народов интересовали их меньше всего на свете. В восторге от проделанной работы, они все еще танцевали, когда 7 марта 1815 г., после большого костюмированного праздника, вдруг узнали от курьера короля Сардинии, что Наполеон высадился во Франции и движется на Париж.