а теперь еще и больницы. И все-таки нововведения должны были коснуться и этой части жизни дайната. Каким-то из них еще не пришло время, а какие-то должны были начать внедряться уже вскоре, но постепенно и мягко. Рождающееся государство требовало иных методов управления.

Но всё это было, существовало или только должно было появиться. А сейчас я продолжала пребывать в приподнятом настроении, потому что впереди был чудесный день, когда я наконец могла насладиться обществом супруга. И мне хотелось быть сегодня необычайно красивой, чтобы он смотрел на меня с восторгом. Чтобы в глазах его была гордость за собственную женщину, за то, что она принадлежит ему и только ему… Боги, я же лгу!

Я ведь и без того видела в глазах Танияра всё, что только перечислила. Ему было попросту безразлично, надет на мне новый филям или серьги, сверкавшие камнями. Какого цвета и фасона платье и как уложены мои волосы. Да хоть в рубище! Он и тогда бы глядел на меня с восторгом и любованием, и тогда бы гордился мной. Танияр любил меня всей душой вовсе не за красоту или наряды. А мне попросту хотелось быть лучше всех для него, хоть я уже и была таковой.

Улыбнувшись своему отражению, я отложила гребень, пропустила между пальцами тщательно расчесанные пряди и поднялась на ноги. Нет, я не стала навешивать на себя украшения, даже прическу сделала без всяческих затей: собрала часть волос на затылке и остальным дала свободу.

– Я буду для тебя собой, – прошептала я в пустоту. – И это мое самое лучшее украшение, от которого ты не можешь оторвать взора.

А после поспешила покинуть спальню, надеясь, что Танияр уже вернулся, если вообще уходил. Возможно, он поднялся к магистру, ему дайн тоже дал сегодня выдохнуть. Я прислушалась и услышала тихие шаги, доносившиеся из гостиной. И когда перешагнула порог, почти сразу же и остановилась, залюбовавшись представшей мне картиной.

Танияр и вправду был в доме. Он стоял у окна с Тамином на руках. Дайн смотрел на сына, и на губах его блуждала ласковая, чуть мечтательная улыбка. Он был так хорош в эту минуту. Сильный мужчина, с умиротворением взиравший на собственное дитя. Дайнанчи теребил прядь длинных белых волос своего отца, но тот, кажется, даже этого не замечал. Я прерывисто вздохнула, и супруг повернул голову. На краткий миг наши взгляды встретились, и мне показалось, что я и супруг переместились в ту реальность, где существовали только мы.

– Жизнь моя, – прошептала я.

– Свет моей души, – тихо ответил он и…

– Дай пройти, дайнани, – проворчала за моей спиной Сурхэм, разом разрушив мир гармонии, царившей здесь еще мгновение назад.

Растерянно моргнув, я отошла в сторону, и прислужница направилась к столу. Только сейчас я увидела, что он уже накрыт на две персоны. Сурхэм поставила кувшин с горячим этменом, после направилась к Танияру и забрала у него сына. Дайн с усмешкой проводил ее взглядом, а после повел рукой в приглашающем жесте. Кивнув ему с улыбкой, я заняла свое место.

– Где ты был? – спросила я, чтобы нарушить тишину.

– Ты же знаешь, ходил к Сурхэм, чтобы узнать, не обманула ли ты меня, – с улыбкой ответил Танияр.

– Ты знал, что обманула, – отмахнулась я.

– Знал, – не стал спорить супруг и задержал на миг взгляд. – Ты чем-то расстроена? Ты будто поменялась.

Отрицательно покачав головой, я улыбнулась и честно ответила:

– Я счастлива.

Он еще мгновение рассматривал меня, а после протянул руку и провел по моей щеке тыльной стороной ладони. Удержав его руку, я прикрыла глаза и потерлась об нее. А когда снова посмотрела на Танияра, он оказался совсем близко.

– Однажды мы будем рядом столько, сколько захотим сами, – сказал он, глядя мне в глаза, а затем накрыл губы поцелуем.

– Там они, – снова донесся до нас голос Сурхэм, – чего хочешь-то?

– Дайн нужен, – ответил еще невидимый мужчина, и Танияр отстранился.

Испытав раздражение, я развернулась к двери, и в ее проеме появился ягир с ворот. Он склонил голову, а после произнес:

– Милости Отца. Там Илан пришел, говорит, надо видеть дайна. Говорит, важно.

– Пусть войдет, – кивнул дайн.

Вот теперь я ощутила тревогу и перевела взгляд на Танияра. Он пожал плечами и ответил на ранее заданный вопрос:

– Я не покидал дома. Поговорил немного с Мортом, а потом забрал Тамина у Сурхэм и ждал тебя.

Вскоре вновь послышались шаги, и в дверях гостиной появился Илан. Танияр указал ему на кресло.

– Милости Белого Духа, – усевшись, приветствовал нас тэр-ердэм.

– Голоден? – спросил дайн.

– Нет, – ответил Илан и сразу перешел к сути дела. – Сегодня прилетел сурх из Холодного ключа. Кашур возню грязную устроил, собирает у себя каанов, против тебя говорит много дурного. Вот, читай сам.

Он протянул маленький свиток, который принесла почтовая птица, и Танияр, забрав его, углубился в чтение. Впрочем, оно было недолгим. После передал послание мне. Я опустила в него взгляд, но тут же вновь посмотрела на мужа. Он поджал губы, на скулах заходили желваки, и ладонь с силой опустилась на стол. Посуда жалобно звякнула.

– Прости, Ашити, сегодня я не смогу быть с тобой и Тамином, – посмотрев на меня, произнес супруг.

– Что ты намереваешься делать? – спросила я.

– Убрать нарыв, пока гноем не покрыло всё, что мы имеем, – ответил дайн.

Я прижала ладонь к груди, где взволнованно билось сердца, после посмотрела на послание шыкема Илана и поспешила за Танияром, который уже выходил из гостиной в сопровождении тэр-ердэма…

Глава 21

– Чего случилось-то?

Я оторвала взгляд от места, где только что закрылся портал, после перевела его на Сурхэм, которая стояла рядом со мной, поджала губы и поспешила обратно в дом. Я должна была видеть, что будет происходить. Слишком велико было мое волнение, чтобы я могла спокойно заняться своими обычными делами.

– Да что случилось-то?! – крикнула мне вслед Сурхэм. – Илгизиты, что ли, пошли?

Обернувшись, я бросила на ходу:

– Хуже.

– Что может быть хуже? – вопросила обескураженная прислужница, и я ответила одним словом:

– Предательство.

Ворвавшись в дом, я поспешила в кабинет. У меня потряхивало руки от тревоги и негодования. Негодяи! Мерзавцы! Как можно устраивать всю эту мышиную возню, когда на кону само существование Белого мира?! Возможно, даже не только нашего осколка, но и всего того, что существовало за его пределами! Как можно соперничать и соревноваться, если платой за это станет жизнь всех, кого ты знаешь? К чему лелеять собственное самолюбие, если вскоре его попросту не останется? Ничего