В восемь в дверь постучали. Миссис Ките открыла — это был Фредди. На нем был смокинг, а под ним жилет с отделкой из черного стекляруса.

— Вот что я принес вам — посмотрите! — сказал он.

Мерри сидела за сервировочным столиком, который вкатила горничная, и ела сэндвич с бифштексом и зеленым салатом. Она взяла у Гринделла большой коричневый конверт и распечатала его. Внутри она нашла программу сегодняшнего вечера в красной бархатной папочке. Вместе с программой лежал белый конверт. Она распечатала его и увидела приглашение на прием:

«Президент городского совета по туризму Венеции Леопольдо Наззари настоящим имеет честь пригласить вас на прием по случаю открытия XXI Международного Кинофестиваля, который состоится в воскресенье 23 августа 1959 года в полночь во Дворце дожей.

Для одного лица».

В конверте лежал экземпляр «Синему ндис», итальянской ежедневной киногазеты, или, как гласил ее девиз: «Ежедневного вестника зрителей».

На второй странице была помещена большая фотография Мерри и статья о ней.

— Встречаемся в девять в вестибюле гостиницы, — сказал Гринделл. — Это все, что я хотел вам сообщить. Прием начнется в четверть десятого. Так что спускайтесь чуть пораньше.

— Отлично, — сказала она. — У нас будет достаточно времени.

Вечер был похож на сахарную вату или пенящееся шампанское: воздушный, легкий, пьянящий, но скучноватый, роскошный, но мимолетный. Так бывает, когда смотришь в калейдоскоп и на мгновение видишь красивый узор. Этот узор сразу же переливается в другой узор, так что его потом невозможно не только вновь увидеть, но даже вспомнить. Ощущение бесплотности Венеции (город, как и предупреждал ее Уотерс, был и впрямь похож на театральные подмостки с декорациями) здесь, в «Лидо», преследовало ее неотступно. Отель, несмотря на внушительные размеры, казался каким-то замком из песка, который построил на морском берегу дерзкий ребенок и которому суждено быть смытым вечерним приливом.

В назначенный час Мерри выскользнула из лифта в вестибюль и увидела ожидавших ее Клайнсингера, Хью Гарднера и продюсера Арнольда Финкеля, а также Фредди Гринделла, который должен был се сопровождать. И, похоже, весь зал только и ждал ее появления. При том, что вестибюль был весьма просторным, если вынести банкетки и стулья, тут вполне можно было играть в поло, — он все же производил впечатление временной декорации; такое впечатление, возможно, создавали гигантские фотографии, развешанные по стенам: Джульетта Мазина, Софи Лорэн, Марина Влади… И ее отец. И она. Казалось, стены отеля возвели только для того, чтобы они послужили фоном для этих портретов, а само здание являлось лишь подпоркой для стен-времянок.

Последовал обычный обмен приветствиями, первыми впечатлениями о гостиничных номерах, о перелете через океан, и наконец Финкель заметил, что им пора двигаться. От «Лидо Эксельсиор» до фестивального киноцентра было всего два квартала, но у дверей отеля их ожидали четыре лимузина.

Они обогнули киноцентр и пошли к запасному выходу, чтобы избежать встречи с толпами поклонников, которые теснились за кордоном полицейских, оцепивших стеклянные двери главного входа. Их вышел приветствовать Сисмонди и пригласил в свой кабинет на бокал шампанского.

Вскоре появился помощник Сисмонди и повел их через коридор в зрительный зал. На сцене другой помощник Сисмонди представил каждого зрителям, которые устремили на них восторженные взоры и приветствовали аплодисментами, когда они спустились вниз и заняли свои места в первом ряду — сначала Финкель с женой, потом Мерри с Хью Гарднером, и наконец Гарри Клайнсингер, чье имя было встречено бурей аплодисментов. Он сел в кресло, но аплодисменты не смолкали. Он опять встал и, словно дирижер симфонического оркестра, предложил остальным тоже встать. Что и было сделано. Потом они расселись, свет погас и на экране вспыхнул первый кадр «Только ради денег».

Мерри уже видела эту ленту трижды. Клайнсингер и Финкель — больше десяти раз. Она сидела и не могла дождаться, когда картина закончится и она сможет выкурить сигарету. Сначала ей было интересно следить за тем, как реагирует зал на смешные места. Раздавался хохот. Она заметила, что Клайнсингер безмятежно развалился в кресле, закрыл глаза и то ли дремал, то ли мысленно прокручивал новый фильм, который рождался в его голове между вспышками смеха в зале. А потом Мерри забавлялась тем, что читала французские субтитры, которые ей показались неудачными — слишком невыразительными и краткими. Она недоумевала, почему субтитры были на французском. Это же Италия! Она обратилась к Гринделл у за разъяснениями.

— Французский — международный язык, — зашептал он. — К тому же, какая разница! Большинство зрителей все равно понимают английский.

Когда началась сцена погони, Мерри во все глаза смотрела на себя на экране — как она срывает с груди лифчик — и удивилась, услышав несколько свистков из зрительного зала. А потом гром аплодисментов. Клайнсингер перегнулся через Гриндслла, чтобы ободрить ее.

— Не огорчайся, — сказал он. — Ты им нравишься, малышка!

Мерри хотела надеяться, что он прав. Во всяком случае, она была рада, что в зрительном зале темно и никто не может заметить, как она покраснела.

Когда фильм закончился, в зале раздались крики одобрения и аплодисменты. Они подождали, пока зрители покинут зал, а потом через служебный выход пошли в кабинет Сисмонди. Так они смогли избежать столпотворения в отделанном мрамором фойе киноцентра. Они посидели у Сисмонди, выпили еще шампанского. Клайнсингер, похоже, был очень доволен. Финкель сиял. Непонятно только, о чем думал Гарднер. Всегда было трудно сказать, что у него на уме. Он никогда не снимал непроницаемой маски утонченного интеллектуала. Поэтому Мерри была немало удивлена, когда он поднял бокал и произнес тост в ее честь:

— Не знаю, говорил ли тебе, но я должен ото сказать. Ты играла отлично. Просто отлично. Я уверен, у тебя и дальше все будет о’кэй.

— Спасибо, — только и сказала Мерри.

Когда толпа немного рассеялась и можно было спокойно выйти на улицу, они отправились к служебному входу и вышли к каналу, где их уже ждал катер-такси, чтобы отвезти во Дворец дожей.

Лодка плавно заскользила по водной глади канала и, чуть отъехав от киноцентра, свернула налево и выплыла на простор лагуны. На черной поверхности воды мерцали огоньки, катер танцевал на волнах, поднятых проезжающими мимо другими катерами. Оказавшись вблизи собора Святого Марка, они миновали гавань с роскошными частными яхтами — на регистрационных табличках яхт значились почему-то панамские порты приписки, — которые, похоже, были обречены стоять тут на приколе целую вечность. Такси причалило к пирсу Собора, матрос накинул швартовой канат на железный пенек, а водитель тем временем заглушил мотор, чтобы дать возможность подтянуть лодку к pontile[30]. Они вылезли из катера и прошли сквозь толпу зевак по узкому коридору, который был огорожен турникетами и охранялся полицейскими.