* * *

Для Фредди Гринделла в Риме эта новость имела совершенно противоположный смысл: это была не отсрочка приговора, а увеличение срока наказания. Он уже написал письмо, положил его в конверт и запечатал. Но не отправил. И копия письма была постоянно при нем. Он вытаскивал и разглядывал ее, потом клал обратно во внутренний карман пиджака, но через десять минут опять вытаскивал, разворачивал и читал. И так продолжалось уже два дня.

Он сидел за письменным столом и разглядывал ее, когда вошел секретарь и передал ему телеграмму. Он отложил письмо и пробежал телеграмму глазами, а потом смял се. Он уже размахнулся, собравшись забросить скомканную телеграмму в корзину для бумаг, но передумал, положил се на стол и расправил.

И опять перечитал написанное:

«Селестиэл пикчерз»

Рим, Италия 14 июля 1959 года М-р Мартин Б. Голден Исполнительный директор «Селестиэл пикчерз»

Голливуд. Калифорния, США.

Уважаемый мистер Голден!

В течение семнадцати лет я верой и правдой работал на «Селестиэл пикчерз». Срок моей службы не позволяет мне требовать для себя каких-либо привилегий, однако, на мой взгляд, дает мне право изложить причины моей отставки.

Во время недавнего приезда вашего сына Мартина Б. Голдена-I младшего, имевшего целью ознакомиться с работой европейского отделения студии «Селсстиэл пикчерз», мне пришлось сопровождать его в Риме. Я был счастлив оказать ему все необходимые услуги.

Его интерес к нашей деятельности, к кинематографу в целом, показался мне, если говорить совершенно откровенно, явно недостаточным. Его компетентность в этом бизнесе показалась мне еще более незначительной. Ну да что там! Как сын президента компании и держателя контрольного пакета акций, он может себе позволить оставаться на голодном пайке (прошу прощения за невольный каламбур).

Вместе с тем ничто не позволяет ему требовать от меня, чтобы я поставлял ему девочек, чтобы я играл роль сутенера при нем, чтобы я снабжал его марихуаной. И ему не может быть позволено сердиться на меня за то, что я отказался выполнять подобные поручения и оказывать ему эти сомнительные знаки внимания. Менее всего, полагаю, ему позволительно отзываться обо мне в разговорах с моими коллегами здесь в Риме, а также в Париже и Лондоне, используя выражения типа «жуликоватый педрила» и «говноед вонючий». Вам следует напомнить ему, что располагая таким богатством, он подвергает себя серьезному риску; Я мог бы подать на него иск о возмещении мне морального ущерба на сумму в полмиллион а долларов в каждой из трех стран и, возможно, получить внушительную компенсацию во всех трех.

Однако мое нежелание связываться с судейскими крючкотворами и мое чувство долга перед кинокомпанией не позволяют мне предпринять подобные действия. Но я возмущен и оскорблен. Настоящим прошу меня уволить.

Искренне ваш, Фредерик Р. Гринделл».

Он взял письмо и копию, порвал их в клочья и выбросил в корзину для бумаг. Потом поджег обрывки бумаги спичкой и смотрел, как они горят.

Однако этим дело не кончилось. Он уже почти выучил текст письма наизусть. Хотя отправлять его не собирался. Он и сам понимал, что не сделает этого. Если ждать до середины сентября, то его вообще глупо было бы отправлять. А он как раз и собирался ждать до середины сентября. Он должен был отправиться на венецианский кинофестиваль. Ему надо было ехать. Не для Мартина Голдена, не для «Селестиэл пикчерз», но для самого себя. Для Мерри Хаусмен, и для Карлотты. Для самого себя.

* * *

Находившийся в Париже Рауль Каррера воспринял приглашение как форменную глупость, чушь. Стать кандидатом в участники венецианского фестиваля было большой честью, и этой чести он давно уже добивался. Но ведь то, к чему стремишься, очень редко оказывается тем, что получаешь.

— Ты, кажется, очень недоволен, — сказал Арам Кайаян, французский спонсор и дистрибьютор Карреры.

— Конечно! А ты что же хотел? Я же знаю, почему они выбрали мою картину. И ты знаешь. У нее нет шансов. Они это сделали, чтобы оскорбить Фресни.

Это была чистая правда. Сисмонди пригласил на конкурс «Резиновые сапоги» Фресни, фильм про французских десантников в Индокитае, что очень не понравилось французскому правительству. Министр культуры отреагировал номинацией «Замка Арли» Карреры — не потому, что эта картина ему нравилась, но он считал ее коммерческой поделкой, оскорбительной для венецианского фестиваля. К тому же этот жест был демонстрацией собственного могущества (ну, как же — он мог выбрать любой фильм по своему желанию!), а также могущества Франции. Чтобы иметь право посылать на фестиваль в Венецию один фильм, страна должна производить не меньше пятидесяти полнометражных художественных фильмов в год. Франция попадала под этот ценз. А министр культуры обладал правом выставлять фильмы на конкурс и пользовался этим правом, чтобы дать Сисмонди по носу в отместку за оскорбление, которое он, по мнению министра, нанес стране, пригласив картину Фресни. К тому же послать на конкурс фильм Карреры, аргентинского экспатрианта, — это было еще более оскорбительно!

Каррера не стал бы так нервничать, если бы тут не была замешана его бывшая жена Моник Фуришон, игравшая главную женскую роль в «Замке Арли». Ему совсем не улыбалось встречаться с ней и появляться вместе на публике.

— Но ты же знаешь, — сказал Кайаян. — Я же не мог отказаться. И даже если бы я мог отказаться, я совсем этого не хочу. Это же деньги. Для нас обоих.

— Я знаю, — ответил Каррера. — Но мне наплевать.

— Тебе наплевать на деньги? — спросил Кайаян, подняв густые брови и наморщив лоб цвета спелых оливок.

— Не можем же мы все быть армянами, — пошутил Каррера. — Тебе придется поискать себе другую жертву.

— Вечно ты зубоскалишь.

— А ты вечно получаешь деньги. Неплохо ты устроился.

— Послушай, — сказал Кайаян. — Никто не может предсказать, что произойдет. Сисмонди пригласил «Резиновые сапоги». Но очень может быть, что у него не хватит духу дать этому фильму приз. И в таком случае у нашего «Замка» есть шанс что-нибудь получить.

— Интересно, что? Вот Моник — та получит.

— Для картины это очень хорошо.

— Картина уже снята. Теперь ее уже ничем не улучшишь, — сказал Каррера. — И она меня больше не интересует.

— Но ведь тебя интересует очередная картина. И я собираюсь ее финансировать. Так что и я заинтересован. И для меня, я думаю, ты сделаешь небольшое одолжение. Поезжай в Венецию. Полюбуйся на картины Тьеполо и на каналы. Отведай местные деликатесы. Искупайся в Адриатическом море. Неужели я требую много?

— Нет, пожалуй, нет. Но это же смешно. Это просто какая-то насмешка.

— Ты во всем видишь насмешку. Но, может быть, тебе понравится. Вот будет смех, если ты там отлично проведешь время, как думаешь? Добейся там чего-нибудь. Проведи время с пользой. Познакомься с нужными людьми. Добейся славы!