у своих божеств примерно одного и того же – здоровья и любви. Неужели люди бескорыстнее, чем принято думать? Либо все они, за исключением жителей англосаксонских стран, полагают финансовые вопросы слишком низменными, чтобы утруждать ими Господа? Как бы то ни было, свечи, которые он зажег Богоматери в первых числах января, совершенно неожиданно возымели действие, и он поставил на алтарь еще две.

Вернувшись домой, он огляделся вокруг в поисках книг, в которых смог бы почерпнуть сведения о существовании творца. В очередной раз констатировав, что его библиотека бедна на философию, он в итоге обнаружил все-таки среди научных трудов увесистый том под названием “Философия и современная физика”, тут, похоже, содержатся некоторые разъяснения или хотя бы предположения относительно интересующей его темы, автор не то чтобы впрямую высказывался о существовании Бога, но выражал некоторые сомнения в существовании мира и, в более широком смысле, задавался вопросом о понятии существования как такового. В одной довольно мудреной фразе он утверждал, например, что “мир состоит не из того, что есть, а из того, что имеет место”. В конце книги обнаружился указатель, где фигурировало в том числе словосочетание “иметь место”. По мнению автора, оно означало “быть подтвержденным неким очевидцем в соответствии с определенным протоколом подтверждения”. Поль включил телевизор, прервав свои интеллектуальные искания. На канале Public Sénat транслировалось в записи совместное заседание обеих палат парламента, собранное для принятия конституционных поправок, упраздняющих пост премьер-министра и учреждающих промежуточные парламентские выборы. Разумеется, поправки будут приняты; уже сегодня вечером Брюно станет фактически самым влиятельным политиком Франции. Разве что все немного усложнится; уже сейчас, пусть и вдалеке, маячит битва за следующий президентский мандат.

Верховной власти добиваются люди очень специфического типа, Поль давно это понял; он просто не предполагал, что Брюно может принадлежать к их числу. Однако он помнил один их довольно необычный разговор, который мог бы навести его на эту мысль. Он ждал Брюно в служебной квартире, президент вызвал его в Елисейский дворец на рабочую встречу, тот предчувствовал, что встреча будет напряженной и ему захочется поговорить с Полем по возвращении. Это было зимой, в час пик уже совсем стемнело, и, как это случалось с ним все чаще и чаще, он чувствовал, что его угнетает зрелище машин, медленно ползущих вдоль наземной ветки метро, этот поток одинаковых и тоскливых судеб. Он заказал у мажордома бутылку вина, бордо, уточнил он, и через несколько минут тот принес сен-жюльен, предложил перелить вино в графин, чтобы оно подышало, но Поль отказался, ему надо было выпить прямо сейчас.

Брюно действительно вернулся подавленным. Президент принял решение не в его пользу, постановив закрыть десяток атомных электростанций, и все в надежде наскрести горстку голосов от экологов, которые при любом раскладе достанутся правительственному большинству, ни один эколог никогда не проголосует за “Национальное объединение”, это онтологически невозможно, максимум, чего он добьется закрытием станций, это переубедит парочку воздержавшихся. Брюно не был настроен так уж враждебно по отношению к экологам, например, по собственной инициативе он увеличил налоговые льготы частным лицам за экономию энергии по месту жительства, но в целом он считал их все же опасными идиотами, а главное, не понимал, что за нелепое желание лишить себя ядерной энергетики, в этом вопросе он всегда верен себе. А найдется ли хоть один вопрос, в отношении которого всегда верен себе президент?

– В сущности, – сказал в итоге Брюно Полю, – у президента есть одно политическое убеждение, одно-единственное. Оно точно такое же, как у всех его предшественников, и сформулировать его можно в одной фразе: “Я создан для того, чтобы быть президентом Республики”. В остальном, будь то принимаемые им решения или выбор направлений государственной политики, он готов практически на все, если только это не идет, на его взгляд, вразрез с его политическими интересами.

Может, таким цинизмом заразился уже и Брюно? Поль так не думал, хотя некоторые мелочи, казалось бы, прямо указывали на это. Общая атмосфера последних лет способствовала протекционизму, и Брюно становился все более и более открытым протекционистом – но он был совершенно искренен в этом, и свободная торговля уже давно казалась ему самоубийственным вариантом для Франции. В то же время экономический патриотизм, по его мнению, мог бы стать мощным объединяющим фактором. Война всегда была самым верным способом сплотить нацию и повысить популярность главы государства. За неимением военного конфликта, слишком дорогого удовольствия для страны среднего размера, сгодилась бы и экономическая война, и Брюно упорно двигался в этом направлении, устраивая бесконечные провокации в отношении развивающихся или недавно разбогатевших стран. Брюно считал, что не надо бояться вступать в экономическую войну, мы рискуем проиграть только те экономические войны, сказал он как-то, вступить в которые нам не хватает смелости.

Позже вечером, пока Поль практически в одиночестве допивал бутылку сен-жюльена, Брюно, явно приуныв после встречи с президентом, усомнился в возможности политической деятельности как таковой. Способен ли политик на самом деле повлиять на ход событий? Очень сомнительно. А вот технический прогресс, несомненно, может; и еще, вероятно, экономический баланс сил до известной степени может, хотя Брюно склонен в общем и целом рассматривать экономику как побочный продукт технологии. Есть и еще кое-что, некая темная, тайная сила, природа которой может быть психологического, социологического или просто биологического характера, нам неизвестно, что это за сила, но она страшно важна, потому что от нее зависит все остальное – демография, религия да и, наконец, желание людей жить, будущее их цивилизаций. Понятие упадка трудно определить, однако это остро ощутимая реальность, и ее в числе прочего, а то и прежде всего политикам не дано изменить. Даже такие авторитарные и решительные лидеры, как генерал де Голль, оказались бессильны противостоять вектору истории, вся Европа целиком превратилась в отдаленную, стареющую, депрессивную и немного несуразную провинцию Соединенных Штатов Америки. Так уж ли судьба Франции, при всем колоритном фанфаронстве генерала, отличалась от удела других стран Западной Европы?

Брюно говорил все тише и тише, словно про себя; разумеется, он никогда не смог бы высказать все это публично. Час пик миновал, движение на набережной Рапе рассосалось, и тут он сказал еле слышно, что отсутствие убеждений у политического лидера не обязательно признак цинизма, скорее зрелости. Разве короли Франции являлись народу, размахивая политической программой или планом реформ? Отнюдь. И тем не менее они остались в истории великими королями или, напротив, презренными королями, в зависимости от их способности выполнять неявное, но конкретное техзадание. Не уменьшать территорию королевства, например, а, напротив, по возможности расширить ее путем приобретения новых территорий, чаще всего путем войны, не допуская при этом совсем уж невообразимых трат