После того как, держась за руку Марии, которая, к великому огорчению Мацерата, с головой ушла в католицизм, я несколько воскресений подряд ходил к десятичасовой мессе, да и всей банде посоветовал исправно посещать церковь, мы достаточно изучили местность и с помощью служек Пауля и Феликса Реннвандов — так что Оскару даже не пришлось резать голосом стекло — в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое декабря вломились в церковь Сердца Христова.

Снег падал, но тут же таял. Три тачки мы оставили позади ризницы. У младшего из Реннвандов были ключи от главного входа. Оскар шел впереди, по очереди подвел ребят к кропильнице, в среднем нефе приказал им опуститься на колени лицом к главному алтарю, а потом сразу же распорядился завесить статую пологом, чтобы голубой взгляд не слишком отвлекал нас от работы. Колотун и Мистер доставили в левый придел весь необходимый инструмент. Для начала надо было переместить в средний неф хлев и ясли с рождественскими фигурами, а также еловый лапник. Пастухов, ангелов, овец, ослов и коров у нас и так было больше чем достаточно. Статистами кишел весь погреб, а вот актеров на главные роли пока еще не было. Велизарий убрал цветы с алтарного столика. Тотила и Тейя скатали ковер. Углекрад выложил инструмент. Оскар же все сто ял на коленях позади молитвенной скамеечки и наблюдал за процессом демонтажа.

Сперва мы отпилили Иоанна Крестителя в накинутой на плечи косматой шкуре шоколадного цвета. Как хорошо, что у нас нашлась пила по металлу. Металлические прутья с палец толщиной внутри гипсовой фигуры соединяли Крестителя с облаком. Углекрад пилил, как может пилить только гимназист, то есть плохо. И снова я пожалел, что нет здесь учеников с Шихауской верфи. Штертебекер сменил Углекрада. У него дело пошло несколько лучше, и через полчаса ужасного шума мы смогли опрокинуть Крестителя, завернуть его в шерстяной плед и отдаться на волю тишины, которая царит в полуночной церкви.

На отпиливание младенца Иисуса, который всем задом соприкасался с левым бедром Девы, ушло больше времени. Колотун, Реннванд-старший и Львиное Сердце потратили на это добрых сорок минут. Интересно, почему еще нет Мооркене? Он ведь собирался прибыть со своими людьми прямо из Нойфарвасеера и встретиться с нами уже в церкви, чтобы наше передвижение по городу не слишком бросалось в глаза. Штертебекер был явно не в духе, по-моему он нервничал. Несколько раз он спрашивал у братьев Реннванд, куда подевался Мооркене. Но когда в конце концов, как мы все, собственно, и предполагали, прозвучало слово «Люси», Штертебекер перестал задавать вопросы, вырвал пилу из неловких рук Львиного Сердца и, исступленно работая, управился наконец с младенцем Иисусом.

Когда младенца укладывали, у него отломился нимб. Штертебекер извинился передо мной. Лишь с трудом мне удалось подавить овладевшее также и мной раздражение, а обломки нимба я велел собрать в две шапки. Углекрад полагал, что обломки вполне можно будет склеить. Отпиленного Иисуса уложили на подушки и укутали в два шерстяных пледа.

Деву мы предполагали отпилить выше таза, второй же разрез сделать между ее ступнями и облаком. Облако решили оставить на месте и лишь обе половинки Девы, само собой — Иисуса, а если удастся, то и Крестителя переправить в путкаммеровские подвалы. Вопреки ожиданиям, мы переоценили вес гипсовых фигур. Вся группа оказалась внутри полая, верхний же слой был толщиной всего в два пальца, и лишь с железным каркасом пришлось повозиться.

Парни, особенно Углекрад и Львиное Сердце, совсем выбились из сил, следовало дать им передышку, потому что остальные, включая даже братьев Реннванд, вообще пилить не умели. Банда рассыпалась по церковным скамьям, сидела там и мерзла. Штертебекер стоял и все глубже проминал свою велюровую шляпу, которую снял, войдя в церковь. Мне не понравилось общее настроение. Что-то должно было произойти. Ребят угнетал по-ночному пустынный Божий дом. Да и отсутствие Мооркене тоже не улучшало настроения.

Реннванды явно побаивались Штертебекера, они стояли в сторонке и шушукались, пока Штертебекер не велел им замолчать.

Медленно, со вздохом как мне кажется, поднялся я со своей молитвенной подушки и двинулся прямиком к оставшейся Деве. Взгляд ее, направленный по первоначальному замыслу на Иоанна Крестителя, падал теперь на засыпанные гипсовой крошкой ступени алтаря. Ее правый указательный палец, устремленный ранее на Иисуса, теперь устремлялся в пустоту, в темный левый придел. Я поднимался со ступеньки на ступеньку, оглядываясь, искал глубоко посаженные глаза Штертебекера, не находил, пока Углекрад не подтолкнул его и не заставил откликнуться на мой призыв. Штертебекер поглядел на меня неуверенно, таким я еще никогда его не видел, сперва не понял, потом наконец, может, понял, но не до конца, подошел медленно, слишком медленно, потом разом перемахнул через все ступеньки и усадил меня на белый, чуть зазубренный из-за неумелых движений пилы срез на левом колене Девы, повторявшем, хотя и неточно, выпуклости Иисусова зада.

Штертебекер сразу повернулся, одним шагом очутился на каменных плитах, хотел снова погрузиться в раздумья, но все же оглянулся, сузил свои близко посаженные глаза до ширины контрольных лампочек и, подобно остальной банде, рассевшейся на церковных скамьях, был потрясен тем, до чего естественно и достойно преклонения сижу я на месте Иисуса.

Вот ему и не понадобилось много времени, он быстро понял мой план и даже сумел усовершенствовать его. Оба карманных фонаря, которыми пользовались Нарсес и Синяя Борода во время разборки, он сразу направил на меня и на Деву, затем, поскольку лампочки меня слепили, приказал переключить их на красный свет, знаком подозвал Реннвандов, пошептался с ними, они не хотели того, чего хотел он, подошел Углекрад, хотя Штертебекер вовсе не подзывал его, показал группе свои уже готовые к чистке костяшки пальцев; тут братья перестали сопротивляться и скрылись в ризнице под охраной Углекрада и Мистера. Оскар спокойно ждал, приладил как следует свой барабан и ничуть не удивился, когда долговязый Мистер вернулся в облачении священника, а оба брата одетые служками, в бело-красном. Углекрад, наполовину одетый викарием, принес с собой все, что нужно, для богослужения, возложил это добро на облако и скрылся. Старший Реннванд держал кадильницу, младший — колокольчик. Мистер, хоть и в слишком широком облачении, недурно изображал его преподобие Вилке, поначалу — с цинизмом первоклассника, но потом текст и священнодействие увлекли его, и он явил всем, но главным образом мне не какую-то жалкую пародию, а истинную мессу, которую позднее, на суде уже, всякий раз и называли мессой, пусть даже черной.

Все трое начали с вводной молитвы. Банда на скамьях и на каменных плитах преклонила колени, осенила себя крестом, и Мистер, до известной степени знакомый с текстом и при профессиональной поддержке служек, запел молитву. Уже во время вступления я едва заметно шевельнул палочками. Kyrie я сопровождал более активно. Gloria in excelsior Deo — я воздал хвалу Богу на своем барабане. Я воззвал к молитве, но вместо эпистолы из дневной литургии сделал небольшую увертюру, аллилуйя мне особенно удалась, во время Credo я заметил, как верят в меня ребята, немного приглушил свою жесть, во время Offertorium'a, дав Мистеру возможность преподнести хлеб, смешать вино с водой, позволил кадить на себя и на чашу, проследил, как ведет себя Мистер, умывая руки. Молитесь, братие, барабанил я в свете красных фонариков, подводя к перевоплощению. Это плоть моя. Oremus, пропел Мистер, подстрекаемый к тому святым распорядком службы, парни на скамьях выдали мне два варианта «Отче наш», но Мистер сумел объединить за причастием католиков и протестантов, а покуда они причащались, я пробарабанил им Confiteor. Дева пальцем указывала на Оскара, на барабанщика. Я стал преемником Христа. Богослужение катилось как по маслу. Голос Мистера вздымался и опадал, а как же красиво преподал он благословение: помилование, прощение и отпущение, а уж когда он бросил в неф слова: Ite messa est, ступайте же, отпускаю вам, свершилось поистине духовное отпущение, после чего чисто мирское взятие под стражу могло бы теперь совершиться лишь для банды, укрепленной в вере, усиленной во имя Оскара и Иисуса.