Эти хорошо известные факты общеевропейской политики ведут к очевидному выводу, касающемуся Центрально-Восточной Европы. После внутренней реорганизации Австро-Венгрия упустила возможность стал реальной поддержкой различных народов этого региона, живущих на ее территории, проводя внешнюю политику, на которую сильное влияние оказывала Германская империя, контролируемая Пруссией. Эта внешняя политика заставила Австро-Венгрию вступать в искусственные соглашения со странами, противодействующими ее интересам, и даже не была благоприятной для ее опасных амбиций на Балканском полуострове. Не получая ничего от своего более сильного партнера – Германии, Габсбургская монархия не только оставалась открытой для требований Италии пересмотреть ее юго-западную границу, но и – что было гораздо более страшной угрозой – была объектом постоянной враждебности России.

Как и Германия, Россия была гораздо сильнее Австро-Венгрии, но у нее была серьезная внутренняя слабость – ее собственная проблема национальностей, которую она оказалась неспособной решить, в то время как Габсбургская монархия продолжала делать некоторые успехи в этом отношении. Эти успехи могли бы спасти ее, если бы не бесполезное втягивание Австро-Венгрии в силовую политику, которая вела к конфликту, связанному с лишь внешне урегулированной ситуацией на Балканах.

Не раньше, чем произошла революция 1905 г., внешний мир понял важность национального вопроса в Российской империи. До этого внутреннего кризиса, обостренного поражениями в войне с Японией, эта империя казалась настолько могущественной, что недовольство национальных меньшинств казалось не таким серьезным. Более того, в противоположность Габсбургской монархии, в которой ни один народ не составлял абсолютное большинство, в царской империи русское большинство казалось тем более подавляющим, потому что, согласно официальной версии, принятой в западной науке, малороссы, как продолжали называть украинцев, и белорусы в реальности не были национальностями, отличавшимися от великороссов.

Однако по крайней мере первый из этих двух народов, гораздо более многочисленный, чем любая другая нерусская группа населения, неуклонно делал успехи в росте своего национального сознания и к концу XIX в. организовал серьезное революционное движение. Более того, вместе с белорусами украинцы жили в той западной части Европейской России – самой развитой во всей империи, – где некоторые другие народы, явно отличавшиеся от русских, образовали пояс инородных элементов вдоль всей западной границы империи. Поэтому эта ситуация в большой части Центрально-Восточной Европы, которую Россия присоединила в XVIII и начале XIX в., но так и не «растворила» в себе ее население, была гораздо большей угрозой единству империи, чем этнические проблемы в ее азиатской части или даже в пограничном Кавказском регионе.

Но русскому национализму, который достиг своего апогея при Александре III и во время первой половины правления Николая II и пользовался сильной поддержкой их самодержавной власти, удавалось удерживать даже самые развитые народы на западных окраинах империи под жестким контролем путем усиления русификации. Вот почему на 40 лет даже полякам пришлось забыть о своей вооруженной борьбе за независимость. И хотя у них всегда существовала тесная культурная общность со своими сородичами в Пруссии и Австрии, им пришлось отложить свои надежды на освобождение и политическое единство, делая вместо этого огромные усилия в области экономики и общественного развития. Этот так называемый органический труд, использованный в начале индустриализации Российской Польши, способствовал быстрой демократизации польского общества в западном смысле этого слова. Ей содействовали две политические партии, основанные ближе к концу века, – Национально-демократическая партия под руководством Романа Дмовского и Польская социалистическая партия во главе с выдающимся вождем Юзефом Пилсудским; обе они имели филиалы в других частях разделенной Польши. У обеих партий конечной целью было достижение национальной независимости, которая, однако, казалась очень далекой даже для друзей Польши из западных стран.

В этих странах, помимо поляков, только один из подчиненных народов Российской империи был достаточно известен, чтобы вызывать сочувствующее понимание. Это были финны, автономия которых, соблюдаемая царями почти на протяжении всего XIX в., была жестко ограничена при Николае II. Финны, которые раньше никогда не бунтовали, отреагировали убийством генерала Бобрикова, который, будучи генерал-губернатором Финляндии в 1898–1904 гг., постоянно нарушал их права. Но это убийство только ухудшило ситуацию. Законодательное собрание Финляндии утратило свои конституционные полномочия, и в Великом княжестве Финляндском стали появляться русские чиновники и насаждаться русский язык. Однако и финское большинство в структуре населения, и небольшая, но с культурной точки зрения значимая группа шведского населения были настолько полны решимости защищать свои традиции, глубоко связанные с их демократическим образом жизни, и имели такие тесные контакты с западным миром через Скандинавию, что российский гнет только создал там еще один центр сопротивления.

Эстонцы по другую сторону Финского залива, хоть и были близкими родичами финнов и находились под влиянием их культурного возрождения, продолжали развиваться вместе с латышами, сопротивляясь и русификации, и немецкому социальному превосходству в прибалтийских провинциях. Вехами в подъеме эстонского национализма были составление национального эпоса Калевипоэг, опубликованного между 1857 и 1861 гг., и формирование чуть позже собрания различных народных традиций под названием Monumenta Estoniae antiquae. Аналогично латыши создали свой собственный эпос Лачплесис и начали собирать народные песни, что способствовало пробуждению поистине национального духа, который еще больше укрепился благодаря основанию культурных обществ и газет на национальных языках и интересу к археологическим изысканиям, возрождавшим их жизнь в доисторические времена – единственный период, когда они были совершенно свободны.

Другим в этом отношении было национальное возрождение литовцев, потому что здесь можно было вспомнить средневековую традицию жить независимо. Однако новой была тенденция игнорировать традицию польско-литовского союза, которая привела к ополячиванию высших кругов общества, и ставить стремление литовцев к независимости на этническую и лингвистическую основу. Письмо на литовском языке распространялось, несмотря на все ограничения, введенные царским режимом. Первую литовскую газету, основанную в Тильзите (Восточная Пруссия) в 1893 г. и получившую название Aušra («Заря»), регулярно контрабандой провозили в подконтрольную России страну, а ее редактор доктор Йонас Басанавичюс возглавил национальное движение, под эгидой которого были созданы литовские школы и общества.

Однако даже у литовцев не была четко сформулирована политическая цель до начала русской революции 1905 г., которая носила главным образом общественный и конституционный характер. Так же обстояли дела и среди нерусских национальностей, которые присоединились к этому движению с расчетом заменить царское самодержавие на парламентскую форму правления. В то время как среди русских революционеров существовали различия лишь в большей или меньшей степени радикализма партий, социалистических и либеральных, и социалистические уже были разделены на меньшевиков и большевиков, программа развития различных национальностей имела двухсторонний аспект, который напоминал роль негерманских народов в австрийской революции 1848 г. Во всех разнообразных этнических группах существовали радикальные силы, заинтересованные главным образом в смене общественного порядка. Но национальные лидеры сразу же поняли, что конституционная реформа империи будет уникальным шансом на получение равных прав, по крайней мере в сфере культурного развития. И склонность к федерализму, которая начала появляться среди всех русских революционеров, начиная с декабристов 1825 г., похоже, способствовала росту притязаний на национальную автономию.