Теперь и Петунка по примеру Ленды заинтересовалась столом. Однако она сидела напротив и, даже опустив голову, не смогла скрыть внезапную вспышку во взгляде. Тем более что слезы почти сразу перелились через плотину ресниц и потекли по щекам.

— Сукин сын не сдержал слова, — прошипела сквозь зубы Ленда.

Это прозвучало не как вопрос, а в ее голосе не было сомнения, но Дебрена не удивило отрицательное движение золотоволосой головы. Петунка держалась твердо. И у нее позади было одиннадцать лет, чтобы собраться с силами. Если же не собралась…

Он неожиданно почувствовал потребность хлебнуть чего-нибудь крепкого.

— Сдержал. — Петунка шмыгнула носом, но для человека, у которого по лицу текут слезы, говорила почти спокойно. — Цедриху отрубили руки, которые он поднял на монаршее величие. Выкололи глаза, которыми он собирался монаршием величием любоваться. Вырвали язык, его лживый язык. Кастрировали, чтобы он будущих монархоубийц не наплодил. Все это под наркозом, с участием самых лучших медиков, чтобы его шок не убил. Ему даже приговор не зачитали, потому что сердце могло правды не выдержать. Дали пива с наркотиком, вроде бы как для вечери. — Ленда согнулась пополам, закрыла ладонями бледное как полотно лицо. Збрхл молчал, угрюмо поглядывая на носки башмаков. — Я его очень любила. Не могла… Если б он проснулся и понял… Я не могла для него этого не сделать. И для матери, и жены… Я везла его на санках… потому что они мне, кроме сумки с медикаментами, и санки дали… И все время думала, как все это сказать. Мы вместе планировали, я не выбила у него это из головы, а теперь… У меня ни царапины, а он…

— Я не знал его. — Дебрену пришлось приложить немало усилий, чтобы голос его звучал спокойно. — Не могу за него говорить. Поэтому скажу тебе только от себя: я хотел бы, чтобы мои сестры поступили со мной так же…

— Благодарю. Но ты не должен…

— Он не выжил бы с такими увечьями. Почти наверняка не выжил бы.

— Не надо меня утешать. Я… все это уже думала-передумала. И знаю, что поступила правильно. Я знала его. Знаю… — Она набрала полные легкие воздуха и медленно выдохнула. — В нашем роду мало кто умирает в постели. Мы с детства знали, что один будет с другого кровь смывать, прежде чем положит тело в гроб. И, пожалуй, даже знали, что именно мне достанется его… хоть он был моложе меня на четырнадцать лет. Но я не думала, что вначале мне придется искать камень в лесу и… — Она обвела взглядом лица собравшихся. — Я никогда никому об этом не рассказывала, только вам теперь. Родным солгала, что вначале он получил удар по голове, и уже потом бельничане так поизмывались над трупом. Невестке я, пожалуй, могла этого не говорить, потому что она вырвалась у Йежина, когда я на мост бежала, и по дороге ее какие-то мародеры изнасиловали. Нежная девушка была, не то что бабы из рода Петунелы, вот у нее разум и помутился. Потом она все время бегала мыться, пока наконец Пискляк ее у мойни не поймал и со скалы не сбросил. Она у меня на руках умерла. И снова мне чуть ли не радоваться пришлось, что близкий человек у меня на руках умирает, такая она была ломаная-переломаная.

— Вот видишь, больную женщину, не вашего рода, — покачал головой Збрхл. — А мне ты говоришь: откажись. Да этого подлеца надо по кусочкам…

— По кусочкам-то я должна была себе язык откусить, а не рассказывать вам это. Потому что получается, что я — грязный соломенный тюфяк для каждого сукина сына, который здесь проезжает, дура и братоубийца. Но вы — мои друзья, и я обязана вам четко объяснить, почему вы должны уехать. И не возвращаться. Никогда.

— Ерунду городишь, — буркнул он. — Никакая ты не…

— Не имеет значения, — мягко прервала она. — В этой истории речь идет о морали, больше не о чем. А мораль такова: из трех попыток снять проклятие каждая последующая заканчивалась хуже предыдущих. Вначале обесчестил один, потом изнасиловали две дюжины, потом мне пришлось брата… Конечно, это меня закаляло. Я кое-как двигалась, и близким приходилось меня все меньше стеречь, чтобы я с ведром и веревкой не прокралась в конюшню. Но тогда я моложе была. Молодые больше вытерпеть способны, хотя бы потому, что они глупые, наивные и полны надежд. У меня надежд нет. Во всяком случае, не столько, чтобы пытаться снять проклятие.

— Так что? — буркнул Збрхл. — Простыню на дымоход? Делай с нами что хочешь, грифон, ты наш хозяин, а мы рабы твои покорные? Так ты это себе представляешь? Покорно ожидать, пока засранец прилетит и кишки у тебя выпустит? Или у сыновей? А может, прибраться, сказать: «Ну что ж, такова наша судьбина», и поджидать очередного мерзавца, который тебя за горло схватит и выродком осчастливит?

— Збрхл!! — Ленда вскочила с лавки.

— Збрхл… — предостерегающе бросил Дебрен.

— Что — Збрхл?! — Ротмистр тоже не выдержал. — Я что-то не так сказал? Дерьмо и вонь, вы что, слепые?! Видно же, что в ее пустой башке творится! Сердце у нее куда более золотое, чем волосы, и она хочет пожертвовать собой, лишь бы не подвергать опасности нас. Ты думаешь, я этого не понял, дурная баба?! Я не слепой!

— Но не иначе как глухой, — проворчала она. — Я же говорю: вы — мои друзья, и поэтому я взашей выбрасываю вас к чертовой матери!

— Тоже мне дружба! Зимой, раненых!

— Вы погибнете, а мне опять какое-нибудь несчастье привалит. Вот какой будет конец. — В противоположность Збрхлу она полностью держала себя в руках. — Поэтому я настоятельно требую, чтобы вы покинули мой дом.

— Меня еще ни один корчмарь из корчмы не выгонял! Не говоря уж о корчмаревой бабе!

— Не кричи на нее, — процедила сквозь зубы Ленда.

— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — спокойно проговорила Петунка.

— Прекратите, — попросил Дебрен.

— Дебррррен прррав! — поддержал его Дроп. — Рррразумно рррассуждаем. Констрррруктивно.

— До сих пор меня еще ни одна курица уму-разуму не учила! Захлопни клюв, бульонщик!

— На него тоже не кричи, — предостерегла Ленда. — Как раз он-то разбирается во всем куда лучше нас.

— Эва как! — Брови ротмистра полезли на лоб.

— Похоже, ты не мозгами, а яйцами думаешь, — пояснила она малоприятным тоном. — И, сдается, именно птица нужна, чтобы объяснить тебе, что даже курицы не позволяют яйцам вмешиваться, когда речь идет о серьезных вещах.

— А люди — молокососам, у которых еще молоко на губах не обсохло! Дебрен, отведи ее куда-нибудь в сторонку и отхлещи по заду ремнем, иначе я не сдержусь!

Дебрен вздохнул.

— Я знаю одно заклинание… — начал было он.

— Дерьмо твои заклинания! Ремнем по заду — и конец!

— Глупый морвацкий грубиян…

— Я хозяйка этого трактира и решительно…

— …которое голосовые связки парализует, — договорил Дебрен.

Внезапно повисла тишина. Ленда даже села. Дебрен переждал немного, потом стащил с баррикады табурет и, усевшись на него верхом на полпути между лавкой и столиком Петунки, заявил: