Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дальше — поглядим. Помнится, Хазаров рвался сам со мной поговорить. И вряд ли только о своих нелепых чувствах, как теперь мне кажется…
Дождался Эдичка.
Ну что ж, Хазаров говорил. Почти ремейк, почти по Достоевскому: «Так кто же всё-таки убил-то?» — «Как же кто? Да вы же и убили-с, Родион Романыч (бишь Эдуард Евгенич), больше некому-с. Вы-с и убили-с». Как ни странно, Эдичка почти что не юлил и даже, в общем-то, не слишком рефлексировал. По-моему, ему уже всё было безразлично, как покойнику, — фиолетово, как нынче говорят. Не знаю, впрочем же, могу быть неправа… в конце концов, судите лучше сами.
Итак.
Подъехав к поликлинике, я оценила обстановку. Автомобилей «неотложной помощи» на стоянке не было — все разъехались по вызовам. Отличненько. Под окнами родного отделения светиться не хотелось, я припарковалась в стороне, чуть наискось от входа в «неотложную». Ждать и в самом деле долго не пришлось, что лично я восприняла как должное. Карета с Эдичкой подъехала минуты через три, от силы — через пять. Похоже, всё-таки куда-то я попала — пускай пока не в точку, но в струю; теперь греби, зевать здесь не приходится…
Хазаров и водитель вышли из автомобиля. Водитель, кстати, был мне незнаком… ну да, конечно же, сообразила я, подмена: Калугин ведь в больнице. Я мигнула фарами. Эдичка, подслеповато щурясь, обернулся, углядел мою машину, на какое-то мгновение вроде бы заколебался. Затем он что-то объяснил водителю, отдал ему свой чемодан и подошел ко мне.
Я приглашающе открыла дверь:
— Ну, здравствуй, Эдичка. — Хазаров молча сел в машину. — Уделишь мне несколько минут? — Мой визави кивнул. — Тогда поехали.
Куда — он не спросил. Впрочем, и сама я этого не знала — просто незачем нам было оставаться возле поликлиники. Найдем укромный уголок…
Отъехав с полквартала, я свернула с улицы в проезд между домами, выбрала местечко потемнее и заглушила двигатель.
Эдичка по-прежнему молчал. Вместе с креслом я отъехала в глубину салона. Теперь Хазаров вынужден был сесть ко мне вполоборота — ко мне и, как нетрудно догадаться, к камере, вместе с сумочкой пристроенной на заднее сиденье.
Вроде бы в кадр Эдик попадал.
— Тебя не хватятся?
— Нет. Я предупредил, что отлучусь. Тем более мне ужин полагается.
— Извини, придется попоститься. — Эдичка опять меланхолически кивнул. — Передай мне сигареты. В бардачке. — Закурив, я обронила как бы между прочим: — И как давно ты на наркотики подсел?
Хазаров, кажется, ничуть не удивился:
— С полгода как, — пожал плечами Эдичка.
— Практически с тех пор, как мы с тобой расстались?
— Примерно. Ты здесь ни при чем.
— Отрадно слышать. — Я наполовину утвердительно спросила: — Героин?
— А как ты думаешь? — Хазаров криво усмехнулся: — Сперва амфетамины, разумеется. Попробуй-ка в режиме сутки через сутки покрутись без допинга. Вот и подхлестнул себя разок-другой. А дальше — знаешь же, как это всё бывает.
— Теоретически. Скорее представляю.
Эдичка опять пожал плечами:
— Классика. Подсел, понравилось, уверен был, что слезу. Ну и пошло: сегодня еще раз, а завтра типа завяжу. У всех примерно так. В душе-то понимаешь — все так думают: ну, я-то, мол, не все, я, мол, совсем другой, у меня-то точно воли хватит. Все мы другие, пока не припрет.
— Но ты же врач…
— А толку-то с того? — Согласна, прозвучало глуповато. — Булгаков же «Записки морфиниста» не из пальца высосал. Так что я такой не первый, не последний. И именно как врач я понимаю, что наркоманов лучше не лечить, а сразу убивать. — Не спросясь, Хазаров тоже закурил, чуть помолчал, спросил: — Но ты ведь не об этом говорить хотела, правильно? — Я молча покачала головой. — Ну и о чем же?
— О смертях. Говоря точнее, об умертвиях.
«Убийства» я употреблять не стала.
— Даже так… — неторопливо затянулся Эдичка, — с чего ты… впрочем, ни к чему. — Эдичка опять немного помолчал. — Пусть так, допустим. Как же ты узнала?
— По-разному. Считай, что догадалась. Иногда и я соображаю… — Теперь уже плечами пожимала я: — Навряд ли это так принципиально. Главное, я знаю — это ты.
Хазаров на меня взглянул едва ли не насмешливо:
— И не боишься? Если я действительно маньяк, а?
Как ни странно:
— Нет.
Почему-то я и вправду не боялась. Я серьезно: в замкнутом пространстве, без посторонних глаз, в компании серийного убийцы (паче наркомана) страшно не было. И не только, кстати, потому, что я была уж так уверена в себе… впрочем, и в себе была я всё-таки уверена.
Он кивнул:
— Хоть это кое-что, — вновь угрюмо усмехнулся Эдичка. — Только вот жалеть меня не надо, хорошо?
Жалеть? Его? А ведь пожалуй что.
— Не буду.
Эдик раздавил окурок:
— Ну и как? Я так понимаю, должен исповедаться? С чего прикажешь начинать?
— С начала. Или как тебе удобно. Можно и с конца.
— С конца удобнее. — Он вынул из кармана пиджака потрепанный конверт. — Держи.
— Что это?
— Заявление в прокуратуру. Явка, так сказать, с повинной. Можешь прочитать.
Незапечатанный конверт на ощупь был довольно-таки пухлым.
— Не сейчас. — Я отложила Эдичкину писанину в сторону. — Ты расскажи мне сам, мне хочется… ну, скажем так, понять. С чего всё началось?
Он, помолчав, ответил:
— С эвтаназии…
Впрочем, далее — от третьего лица.
Всё началось с намерений, на Янин вкус, благих, пусть и при том отнюдь не бескорыстных. Официально эвтаназия у нас запрещена, что абстрактно несомненно правильно. А вот конкретно…
Конкретно это частный разговор. В условиях бессовестности здравоохранения любое милосердие — в том числе последнее — остается исключительно на совести врача. Коллегам о таких вещах не говорят — их просто иногда приватно делают.
Характерно, что не только деньги вдруг сподвигли доктора Хазарова сделать этот шаг, хотя, конечно, сидя на игле, Эдик в них отчаянно нуждался. И ведь даже и не деньги (не особенно большие за подобную услугу, кстати) вкупе с состраданием, без которого там, впрочем же, не обошлось, хотя как раз на нем Хазаров не настаивал. Похоже, что-то там при всем при этом было личное, толком Эдиком самим неоговоренное, но…
За неделю к этому больному Эдичка Хазаров попадал три раза. Ситуация была там безнадежная: неоперабельный онкологический старик, мучимый в придачу аритмией и сосудистыми спазмами. На свою беду больной
