ее, рубашечку. Как бы мне хотелось сейчас этих духов! Они дома. Но у меня твои медовые конфеты! Ванёк, не смей о чулках думать! Я тебе нарочно ничего не ответила. К чему такое баловство. Я тоже могу достать и настоящие шелковые. Но это баловство. Теперь, такое время! Но все же все это так у тебя шармантно![154] Какое наслаждение было верно О. А. жить с тобой. Каждой мелочью! Я не хочу вдумываться, я не могу себя дразнить! Какое счастье — весь ты! Я знаю, что для тебя весь мир _Е_Я_ — твой мир, как и твой — ее!

Я не называю эту «е_я» по имени… Дари ли она, или кто другой. «Она» — это _О_н_а. И я знаю, как во всем, во всем ты с ней! Ах, Ваня! Зачем узнать тебя вдали, так полюбить… и… что? А не узнать тебя — не знать, что есть прекрасное здесь, под луной. Кстати о звездах: я тебе вчера писала (глупо), что хотела бы увидеть другие звезды. Я, конечно, не в Америке их жду увидеть (а ты бы так мог понять). В Австралии их можно видеть. А ты уже подумал, что я географию не знаю, «необразованная»? Ну, ну, не буду! А сознайся, ты лукавишь, ты хочешь чулочками только узнать, какие у меня лапы? Да? Конечно, длинные и тонкие, как же иначе?! Но я вся не «верзила»! Средняя женщина. Вся и во всем! Правда, Ванечек! Ничего особенного! Для тебя бы я хотела быть особенной! Господи, Господи, неужели мы увидимся?! Я у твоих ног бы сидела и слушала бы тебя. И все бы тебе сказала. И ты увидел бы, какая я дурочка. И все-таки бы любил меня. Я знаю. Правда? Ванечка, дай приласкать тебя, солнышко. Ванюшечка, родной мой, Ванюша… Знаешь ли ты меня?! О, Ванечка… ты жалеешь, что «смутил мой покой»… ты маму спрашивал о ее совете, что тебе со мной делать… Ждал ты, что она тебе скажет: «оставьте ее!» Неужели, Ваня? Ах, да, у меня нет покоя… И все куда сложнее, чем ты думаешь. О, насколько сложно… Нет, я не преувеличиваю. Но сейчас, будто все у меня взято из пределов возможностей, все, и я только принуждена думать о здоровье. Доктора все, как один, жалеют меня как усталого ребенка, все твердят, что пролежать лишний день мне только хорошо. Сестры (моя особенно) пичкают постоянно всем, чем могут. У меня постоянно что-нибудь для еды. Сегодня, когда ассистент наговорил мне утешений, то сестричка после него прибежала, впорхнула на постель ко мне и, вся блестя (слезками (!) блестя), стала меня тормошить: «Oh, fein, fein!»[155] Самоотверженная чудная девочка. У них еще масса сил и идеалов, как когда-то было и у меня у Gillmeister’a в клинике265. Ах, тебе, кажется, не повторила конец нашего путешествия? Или ты получил?

Напиши. Играет радио… Покойной ночи, Ванюша! Оля 30. III Ванечек, сегодня «скандалила» твоя Оля: кровь для исследования на витамины до 4 ч. не брали, а я сидела голодная. Забыли, а когда я настаивать стала, то вдруг: «Вы можете есть». Я не стала. Дотерпела. Все неточно, халатно. А как точно я сама работала!

Яичко твое целую. Оно такое радостное! Ваньчик, милый, родной, хороший, ах ты моя радость! Ванюшечка, ангелок, родная душенька.

126

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

3. IV.42 1–30 дня

Великий Пяток

3 часа 30 мин.

Христос Воскресе, голубка Оля!

Ликуюсь с тобой во-Имя Его.

Болезная ты моя, ласточка моя Ольгуночка… всегда с тобой, _в_е_с_ь_ с тобой, все сердце в молитве за тебя, свет мой незакатный, святая мученица, — Господь сохранит тебя, бу-дешь здоровой, будешь радостной, _в_е_р_ю, верую, Олюшенька… _д_о_л_ж_н_а_ быть здоровой! Плакал над твоими страдальческими письмами, и все сердце изныло нежностью и болью о тебе. Я знаю: ты отпустила мне все прегрешения, все «муки» мои: я иду к исповеди. Благослови меня. Да, я знаю: благословила, и мне — легко. Олюша, я недостоин перед Господом, но когда я молюсь за тебя, прошу Его, я так и открываю Ему свое недостоинство, и молю, молю, как умею. За тебя молятся более достойные, — и мольба их будет услышана. Я _в_е_р_ю. Все перенесешь, все… — восстанешь сильной! Оля, ты сейчас _т_в_о_р_и_ш_ь_с_я_ _н_о_в_о_й, ты страданием наполняешь сердце, душу свою… — ты обогатишься, моя птичка, нежная моя Ольгуночка, Ольгунок! Я лишь тень твоих испытаний вынес в 34 году, и _я_ _в_с_е_ _э_т_о_ _з_н_а_ю_ (но гораздо меньше твоего, о, да!). И «рентгенизацию», когда меня подтягивали вверх, подведя этот «шар», под желудок, чтобы снять поджелудочную железу… о, я помню это, и мою голоту в холодной и пустой комнате… до 12–15 снимков, во всяких положениях… при моей-то язве… как не разорвалась эта «дуоденум»!? И через дня два-три я чуть не помер, когда — уже дома — почувствовал одеревенение всего живота! Какие бо-ли…! А это… произошла закупорка кишечника от массы принятого при снимании «бария» — что ли… знаешь, эту «сметану»? Там, в госпитале, мне вкатили лошадиную дозу… Серов, вызванный, в 11 ч. вечера — к счастью, захватил его телефон дома! — опасался заворота кишок. Оля затопотала от ужаса! Массировал… прогнал! А потом… ожидание — «решения». Я молил — да режьте же скорей! — только бы не эта неизвестность. Я уже _у_х_о_д_и_л… — и смотри: помилован, молитвами, чу-дом преп. Серафима… и… — написал «Пути»… — _н_а_д_о_ было, чтобы они были написаны. _Н_и_к_т_о_ не дал бы их… И помни: ты — д_о_л_ж_н_а_ выполнить дарованное тебе от Бога, и ты будешь здорова, и ты выполнишь! Ольга моя… — ты вся — чудо! Ты — _с_а_м_а_ — _Ч_у_д_о! Ты — гармония. Я… _у_к_о_р_ю_ то, что в тебе «от Марфы»?! Откуда ты взяла это? Я счастлив, как ты гармонична! В тебе — слилось _в_с_е: ты — Мария, ты и Марфа, и — ты трогательно-прекрасна, моя птичка, мой Ангел. Оля, ласкуночка нежная, — ты, в болях, в тоске-тревоге… ты… нашла столько нежности для твоего _д_р_у_ж_к_и, для твоего Вани! Чудесная, недосягаемая… — на тебя смотрю, как на ослепляющую чистоту и святость. Вот ты _к_а_к_а_я_ для меня. Любить так чисто, светло, _с_в_я_т_о… как я люблю тебя… — мог ли я думать, что есть подобные чувства в человеке! А ты… ты показала их мне — во мне.

Ты пишешь — «я чувствую твое раздражение на меня»… Нет, Олечек… этого во мне нет… я _б_о_л_е_ю_ за тебя… я болею, что ты все себя на какое-то последнее место отводишь,