Комаров готовится начать работы по расчистке и заливке аэродрома. Возле его палатки выстроились широкогорлые водяные помпы, буры, а чтобы во время работы можно было обогреться, Михал Семёныч соорудил из фанеры передвижной домик на санях.

…Густая изморозь по-ёлочному украсила провода мачт, треноги приборов, просверлила чёрные купола палаток. Местами слой её достиг за ночь двух сантиметров. Крупные кристаллы сверкают на солнце, но красота эта для многих из нас «выходит боком». У Змачинского вот уже пять раз обрывалась антенна, а Лёня Разбаш вынужден то и дело выбегать из домика с палкой в руках и с ожесточением колотить по мачтовым растяжкам, отчего воздух вокруг наполняется большими мягкими хлопьями осыпающейся изморози.

17 сентября

Очередной вылет вертолёта для проведения гидрологических работ был назначен на сегодняшнее утро. Но полёт пришлось отложить, так как ночью снова захворал Володя Шамонтьев. Приступ почечной колики повторился, и я до утра почти не отхожу от его постели. Выгляну на минутку из домика – сегодня моя вахта по лагерю – и снова сажусь рядом с ним. Так он чувствует себя несколько спокойней.

Пора поднимать товарищей. Начинаю с палатки вертолётчиков. Первый вопрос Бабенко:

– Как погода? Дымка или туман?

– Без разницы, всё равно полёт отменяется.

– Как отменяется? Это почему ещё? – откликается Бабенко совершенно проснувшимся голосом. – Готовились, готовились…

– Шамонтьев заболел.

В ответ слышится приглушённое чертыханье.

Та же история повторяется в домике радистов.

– Алексей Фёдорович, Шамонтьев заболел, – говорю я.

Трёшников сразу садится в постели и, выслушав моё объяснение, вконец расстроенный, снова ложится, укрывшись с головой одеялом.

А погода, как на грех, стоит ясная, солнечная. Лёгкие порывы ветра едва-едва шевелят флаг на мачте.

Евгений Яцун собирается снимать геофизические наблюдения, и, так как для этой цели требуется много света, Комаров по его просьбе, зацепив трактором нарты с мотором для питания софитов – ярких кинопрожекторов, потащил их к палатке Попкова. На обратном пути он зачем-то свернул в сторону, и… крах! – лёд под гусеницей провалился, и трактор, накренившись, оказался в воде. На подмогу сбежался весь лагерь. Но, как мы ни старались, гусеницы беспомощно скребли лёд, а трактор кренился набок всё больше и больше. Прошло добрых четыре часа. Первым не выдержал Игорь Цигельницкий.

– Чёрт бы побрал такую технику! – произнёс он, снимая вымокшие и тут же замёрзшие перчатки. – Пусть сама себя вытаскивает.

– А ведь правда, пусть он сам себя вытаскивает! – обрадованно сказал Василий Канаки и, убежав куда-то, через несколько минут вернулся с прочным металлическим штырём.

Не говоря ни слова, он быстро пробурил метрах в пяти позади трактора скважину и, вставив в неё штырь, обмотал его тросом по центру, оставив свободными концы. Тут и мы сообразили, в чём дело. Свободные концы троса закрепили за обе гусеницы. Комаров включил мотор, и трактор, скрежеща по льду, пополз назад, сам себя вытаскивая.

Промёрзли мы основательно, но зато каким вкусным был горячий чай после работы, казавшейся нам уже невыполнимой!

Астрономам удалось определить координаты. Сегодня они – 89˚34'3'' северной широты, 65˚14'5'' западной долготы.

18 сентября

После обеда в кают-компании начался ремонт. Одна стена уже оклеена зеленоватыми обоями, по верхнему краю которых тянется бордюр какого-то особенного ядовито-синего цвета. Алексей Бабенко, стоя на коленях, забивает щели войлоком. Яцун обрезает длинные полосы обоев. Я получаю толстую кисть и таз с клейстером, который Шариков наварил в таком количестве, словно предстоит оклейка всех домиков – и имеющихся, и прибывающих. Обои сохнут медленно, по стенам тянутся широкие пятна потёков. Но запах сырых обоев нисколько не уменьшает удовольствия от кинокартины, которую мы смотрим прямо после работы. Как обычно, киносеанс время от времени прерывается – то радистам надо работать с ожидающими их на Большой земле коллегами, то метеорологи уходят наблюдать погоду. К этим маленьким неудобствам все давно привыкли и спокойно покуривают, громко обмениваясь впечатлениями.

Пуржит. В палатку забивается снег, и его белые наносы, теперь уже не стаивая, тянутся по ковровой дорожке, устилающей пол нашей палатки.

Становится всё холоднее, особенно тогда, когда ветер усиливается и тент палатки, довольно истрёпанный за лето, начинает пропускать внутрь холодный воздух.

Хотя газ горит круглые сутки, температура на уровне стола, то есть на 75 сантиметров от пола, +5 градусов, не больше.

19 сентября

В палатке стало настолько темно, что работать без освещения почти невозможно. Радисты весь день возятся с электропроводкой, то и дело зажигаются всё новые и новые маленькие 15-ваттные лампочки.

Наша электростанция – движок Л-3, соединённый с генератором, – разместилась у радиорубки в импровизированном домике, который радисты соорудили из брезента и досок. А для того чтобы не бегать каждые несколько часов заправлять мотор горючим, они на пустые бочки поставили полную, из которой бензин по шлангу самотёком поступает в бак движка. Вот уж действительно – голь на выдумки хитра!

20 сентября

Последняя пурга так замела грузы, что, вооружившись лопатами, мы долго занимались раскопками, пока каждый ящик не был освобождён от сугроба и поставлен на новое место.

Работать сегодня – одно удовольствие: тепло, всего -3˚, штиль. Воздух спокоен и необыкновенно свеж.

Мы не особенно восторгаемся приходом зимы, но зато собаки счастливы. Мамай улёгся у порога и, закрыв глаза, мирно спит, а невдалеке Блудный с Дружбой весело возятся в сугробе.

К октябрю надо сделать тысячу дел: подготовить к отправке грузы, составить списки продуктов и оборудования и начиная с 25-го произвести дополнительный медицинский осмотр и ряд лабораторных исследований.

После отхода ко сну, когда все мы уже забрались в спальные мешки, вдруг по лагерю разнёсся крик Малкова:

– Самолёт, какой-то самолёт летит!

Странно. Ведь сегодня мы никого не ждём.

Наскоро одеваясь, прислушиваемся к нарастающему гулу моторов. Выскакиваем на улицу.

На высоте 400–500 метров с юга к лагерю быстро приближается четырёхмоторная машина. Вот уже с земли можно разобрать на фюзеляже большие чёрные буквы МН-120, на крыльях – опознавательные знаки военно-воздушного флота Канады: в синем кругу красный трилистник.

Самолёт делает круг, второй, третий, четвёртый и, наконец, снизившись в последний раз, проходит над самыми нашими головами, метрах в ста, не выше. Из-за торосов слышен неумолкающий треск кинокамеры Яцуна.

В радиорубке Курко, настроившись на волну канадцев, ловит голос нежданного воздушного гостя. Но в районе его бортрадист, то усиливаясь, то затихая, зовёт самолёт, прошедший над лагерем: «Уан, ту, зеро, уан, ту, зеро – сто двадцатый, сто двадцатый».

Нам хорошо понятно любопытство канадцев: как не посмотреть станцию советских полярников, вот уже больше полугода дрейфующих во льдах