Вряд ли нашелся бы более неподходящий герой для того, чтобы красоваться напротив одного из самых больших соборов Америки? Почему был выбран именно титан Атлант, предпринявший попытку свергнуть богов с Олимпа, за что и приговоренный вечно держать на своих плечах все небесные сферы? Атлант, являющийся истинной персонификацией гордыни, самоуверенности и животной стойкости? А ведь там, в полутьме собора Святого Патрика, находилась его физическая и духовная антитеза – «Пьета», изображающая Спасителя, по воле Бога принесшего себя в жертву и теперь сломленного, истерзанного, распростертого на коленях у Девы Марии.

Там они оба и обосновались – точно две противоположные точки зрения на существование нашего мира, – разделенные лишь Пятой авеню и отныне обреченные глядеть друг на друга до конца времен или до конца Манхэттена, в зависимости от того, что наступит раньше.

Вид у меня, наверное, был довольно жалкий, потому что Дики ласково потрепал меня по колену и сказал:

– Если бы мы влюблялись только в тех, кто нам идеально подходит, тогда люди и не поднимали бы столько шума из-за такого явления, как любовь.

* * *

Видимо, Анна все-таки была права, когда сказала, что в какой-то момент все мы непременно начинаем искать чьего-либо прощения. И пока я пешком возвращалась через весь город к себе домой, я совершенно точно поняла, чье прощение мне необходимо. Несколько месяцев я всем твердила, что понятия не имею, где этот человек находится, а тут мне вдруг стало ясно, где именно его нужно искать.

Глава двадцать пятая

Где он жил и для чего он жил[185]

Фирма «Вителли» находилась на Ганзевоорт-стрит, в самом центре того района, где разделывали мясные туши. Большие черные грузовики столпились у обочины под разным углом к ней, а над мостовой поднимался слабый запах прокисшей крови. Казалось, это некая инфернальная версия Ноева ковчега – водители, взвалив тяжелый груз на оба плеча, парами выносили туши из грузовиков на погрузочные площадки: по две телячьи туши, по две свиные, по две бараньи. Мясники в перепачканных кровью фартуках в перерывах собирались, чтобы покурить на свежем декабрьском воздухе, под огромной неоновой рекламой в виде бычка, которую Хэнк некогда весьма стилизованно изобразил на своей картине. Они смотрели, как я ковыляю по булыжной мостовой на высоких каблуках с тем же равнодушием, с каким наблюдали за выгрузкой мясных туш из грузовиков.

Какой-то наркоман в женском пальто кивал мне с высокого крыльца. Нос и подбородок у него были ободраны, словно он с размаху упал ничком. После некоторого подталкивания с моей стороны он все же признался, что Хэнк жил в квартире № 7, чем избавил меня от изучения местного общества и необходимости стучаться в каждую дверь. Лестница была узкая и сырая, и еще на первом пролете я обогнала какого-то старого негра с палкой, который, по-моему, куда быстрее поднялся бы в рай, чем на четвертый этаж. Номер семь находился на втором этаже. Дверь была распахнута настежь.

Учитывая все предыдущие события, я уже готова была обнаружить Тинкера совершенно отчаявшимся. Да я, черт побери, в определенной степени даже надеялась найти его именно в таком состоянии! Хотя, предвкушая его гневную отповедь, я все же испытывала некоторую неуверенность. К отповеди я, пожалуй, готова не была.

– Привет, есть тут кто? – Набравшись смелости, я сунула в квартиру нос и еще шире распахнула дверь.

Квартира – это, конечно, сильно сказано. Хорошо, если там было сотни две квадратных футов. В комнате имелась приземистая железная койка с серым матрасом – примерно такая, какие бывают в тюремной камере или в казарме. В углу угольная плита возле крошечного, но спасибо-тебе-господи-и-за-это, окошка. Кроме нескольких пар обуви и сумки из джутовой ткани – все это валялось под кроватью – никакого другого имущества Хэнка в комнате не было. Исчезло? Впрочем, вещи, принадлежавшие Тинкеру, лежали на полу возле стены: маленький кожаный чемодан, скатанное фланелевое одеяло, маленькая стопка книг.

– Его тут нет.

Я повернулась и увидела рядом того старого негра.

– Если вы ищете брата мистера Генри, то его тут нет.

Старый негр указал своей тростью куда-то в потолок и пояснил:

– Вон там он, на крыше.

На крыше. Там, где Хэнк устроил костер из своих картин – прежде чем окончательно повернулся спиной к Нью-Йорку и к тому образу жизни, который ведет его брат.

Я действительно нашла Тинкера на крыше; он сидел на спящей каминной трубе, положив руки на колени и устремив взгляд вниз, на реку Гудзон, где у причалов выстроились холодные серые грузовые суда. Со спины он выглядел так, словно его жизнь только что уплыла прочь на одном из них.

– Эй, – негромко сказала я, остановившись в нескольких шагах от него.

Услышав мой голос, он обернулся и вскочил – и я в тот же миг убедилась, что в очередной раз ошиблась: Тинкер отнюдь не выглядел подавленным. Напротив, он был совершенно спокоен, чисто выбрит и одет в красивый черный свитер.

– Кейти! – воскликнул он, и я бы сказала, что он был приятно удивлен.

Сперва, совершенно инстинктивно, он шагнул ко мне, но тут же остановился, словно напомнив себе, что, пожалуй, потерял право на дружеские объятия. Что ж, в определенном смысле так оно и было. В его улыбке чувствовалось нечто вроде осознанного раскаяния – казалось, он дает мне понять, что готов получить очередную порцию упреков и даже приветствовал бы это.

– Уоллес погиб, – сказала я, как если бы только что услышала об этом и еще не могла толком поверить в его смерть.

– Я знаю, – сказал Тинкер.

И тогда мои ноги подкосились, но Тинкер подхватил меня и крепко прижал к себе.

А потом мы еще часа два просидели на крыше, пока дневной свет не погас совсем. Какое-то время мы просто говорили об Уоллесе, потом умолкли и долго молчали. А потом я стала извиняться за то, как вела себя в той кофейне, но Тинкер покачал головой и сказал, что я в тот день была просто потрясающая, что я ничуть не ошиблась, что я поступила совершенно правильно, что именно это ему самому давно уже было необходимо.

Мы продолжали сидеть на крыше, когда уже спустились сумерки и один за другим начали загораться городские огни – такого зрелища даже сам Эдисон не смог бы себе вообразить. Сперва огни были похожи на огромное лоскутное одеяло,