Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Пикчер» планирует продавать рекламу на своих площадках — в первую очередь на «Лентаче» и «Образоваче». «Мохнатый сыр» продолжает существовать с прежними учредителями (Белкин, Чагаев, Коняев, Петрушов). «С Носиком мы расстались полюбовно», — заявил Коняев, уточнив, что формально медиаменеджер Антон Носик продолжает оставаться инвестором SMM-агентства.[465]
Светлана Иванникова, всегда следившая за Носиком с восхищением, а за «Мохнатым сыром» с ревностью, как за прямым конкурентом, уверяла меня, что всё было не так плохо:
Когда они официально запустились, все стали срочно искать сайт, — а ничего не было. Потом со временем он появился, но он был пустым. Ты туда заходишь, а там ничего, кроме контакта.
Конечно, туда приходили не через сайт. Антона Борисовича знали, знали его возможности, знали его ребят, приходили туда — и не афишировали. Только потом все узнавали, что это работа «Мохнатого сыра». Как-то больше слухи ходили. И это круто. Не в этом ли успех?
Молодцы. Хорошая, сильная команда. Если бы они не разбежались, а остались в таком составе, я думаю, что это была бы очень интересная история на рынке, потому что кейсы они нарабатывали. Возможно, не хватило денег, потому что работающие там ребята были недешёвыми, но вряд ли были проблемы с проектами.
Андрей Коняев и после смерти Антона честно держит обещание «не бросать тень» на их проект:
Когда были похороны Антона, я думал, надо выйти, что-нибудь сказать, но я вроде как представитель его последнего проекта, — и не могу сказать, что это был прям безумный успех, как у других [его проектов]. Но я тот человек, который над этим трудился вместе со всеми, и я скажу, что это был невероятный успех, — потому что все обстоятельства играли против нас, и мы, стартанув с нуля, жили на свои, не обанкротились, не пошли по миру.
— Есть что добавить?
А что можно добавить? Хороший был человек, великий.
— А в чём это «великий» заключается?
Человек он был такой в общении, что регулярно мог тебя бесить. Особенно когда с ним переписываешься. А в личной беседе… вот ты с ним разговариваешь, а он вдруг стал какую-то байку рассказывать, — и всё, разговор рассыпался.
Но когда он умер, вдруг выяснилось, что он близкий и родной человек, который со своим бесячеством пролез в твоё сердце — и там остался, а мы даже этого не заметили. Надо быть великим человеком, чтобы такое сделать.
Если Носик «регулярно мог бесить» друзей и коллег, что уж говорить про людей, совершенно ему чуждых. И в предпоследний год жизни это привело его на скамью подсудимых.
Скандально знаменитый суд за одну сгоряча брошенную и хладнокровно отстаиваемую фразу — не просто неотъемлемая часть его мифологемы. Она прямо вытекает из всей системы его убеждений, о которых пришла пора наконец рассказать.
Но сначала — о суде.
А. Б. Носик и судебные процессы
5 июля 2017 года Антон Носик предложил своим читателям начать крестовый поход против фейсбука, выпиливающего посты по собственной прихоти, даже без всякого abuse team. И мимоходом заметил:
Но сегодня я не боец, а пять лет как пенсионер. Зато сегодня у моей колонки в ЖЖ полтора миллиона читателей.[466]
Первое утверждение не надо понимать буквально. Как заметил мне Андрей Коняев, то, что Антон Борисович воспринимал как заслуженную пенсию, любому другому казалось бы нормальной полноценной работой. «Он всё время что-то писал», — вспоминала последний год жизни Носика Светлана Большакова (что и обеспечивало справедливость второй фразы выше).
Но со стороны могло казаться, что, уйдя в 2012 году из <SUP>, Носик достиг того, что под конец жизни считал квинтэссенцией счастья Пушкин:
…для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
Заметим, что это известное стихотворение — декларация счастья зрелого человека — является мистификацией, «переводом с итальянского». Каковой язык, видимо, и ассоциировался для Пушкина с созданьями искусств и вдохновенья. И для него ли одного?
Носик всерьёз не писал стихи, но в августе 2014 года неожиданно написал небольшую лирическую заметку — «Лытдыбр: за 20 дней до осени», собственный манифест счастья:
Вот рассказал бы мне кто нынешней весной, что месяц август я встречу и проведу не в Венеции, Рокбрюне или Иерусалиме, а в холостяцкой квартире для малосемейных служащих Наркомата советских финансов близ Садового кольца, без кондиционера и балкона; что я из этой квартиры не захочу не только ехать куда-нибудь к морю, но даже добрести раз в день до ЦДЛ, «Детей райка» или «Cervetti»; и что при этом я буду совершенно счастлив… я б, наверное, подумал, что человек этот — сумасшедший или тролль.
Меж тем ровно так и вышло. Я сижу в темноте у открытого окна (лампочка перегорела, а отправленная за заменой русская радистка Кэт загуляла), слушаю приятный транс, доносящийся из «Healthy Space» на крыше Дома Наркомфина, и понимаю, что даже до этой вечеринки (30 метров по коридору и 3 лестничных пролёта наверх) мне тащиться неохота. Останусь тут, у окна, с бокалом не попавшего под санкции «Pouilly Fumé», тарелкой кошерной нарезки от «Дымова» и с любимым ноутбуком «Air 11» на коленях, и буду дальше придумывать, как сделать этот мир лучше. После воспитания сына (который как раз уехал нынче к морю) это, наверное, самое благодарное на свете занятие.
Особенно — когда получается.[467]
Но этот момент равновесия, изобильный август носиковской жизни, оказался недолгим.
«Я принципиально не берусь за решение задач, кажущихся мне сложными, — от того и не иду, например, в политику»[468], — заявил он мимоходом в посте 15 октября 2015 года, не зная ещё, что пусковой крючок уже спущен — и следующий год его жизни пройдёт не только под знаком чистых отцовских радостей (открывать для себя заново красоту мира вместе с подрастающим сыном), и не только под знаком красоты вечной (итальянской живописи и архитектуры, к которым он припадал с восторгом чуткого неофита и всей мощью своего интеллекта), но и под
