В семье человек рождается, формируется его характер, личностные установки, отношение к обществу. Крепкое государство невозможно без крепкой семьи. Это великолепно сформулировал Виктор Гюго: «Всякая социальная доктрина, пытающаяся разрушить семью, негодна и, кроме того, неприменима. Семья – это кристалл общества». О том же писали Оноре де Бальзак: «Семья всегда будет основой общества» и Рабиндранат Тагор: «Семья – основная ячейка любого общества и любой цивилизации». Так было еще до появления государства, такое положение существует сейчас, так будет даже в том случае, если государство, как форма существования человеческого социума, утратит свою актуальность. Потому что семья, будучи понятием социальным, в то же время возникла из присущего любому нормальному человеку естественного стремления любить и быть любимым себе подобным существом. На то, что семья уходит своими корнями в природу человека, указывает философ Джордж Сантаяна: «Семья – один из шедевров природы».

На божественное происхождение института семьи указывает ее христианское определение: «Семья – домашняя церковь». Однако такое определение приложимо и к индоевропейской семье многотысячелетней древности, где старший в семье был не только отцом семейства, но и священнослужителем, исполнителем религиозных обрядов, предстоящим перед Богом от имени всех своих родных и близких. Недаром до сих пор сохранилось индоевропейское слово «патер», которое означает и «отец», и «пастух», и «священник» – то есть включает в себя все три функции индоевропейского главы семейства (отца семьи, владельца всего принадлежащего семье скота – главного богатства древних народов, и главы домашней церкви).

Как уже говорилось выше, крепкая семья стоит на крепком нравственном и экономическом фундаменте. Любая власть, заинтересованная в укреплении своего могущества, понимает это и пытается влиять на процессы в обществе, способствующие укреплению семейного института. Так было на протяжении всей истории человечества. И потому книги, способствующие этим процессам, появились еще в Античности. Так что русский «Домострой» был не первым, не единственным и не последним «пособием по семейному делу» в мировой истории.

Одним из первых известных нам сочинений по данной тематике был «Экономикос» древнегреческого писателя, историка и политика Ксенофонта (V–IV вв. до н. э.). По-русски «Экономикос» как раз и означает «Домострой» (от греческого «ойкос» – дом и «номос» – закон, или правила ведения хозяйства). Пользующаяся огромной популярностью в Древнем мире, книга Ксенофонта была переведена с греческого на другие языки, в том числе и на латынь – Цицероном (I в. до н. э. – I в. н. э.). Как видно из этого факта, и пятьсот лет спустя после создания, труд Ксенофонта был актуален. А на русский язык книга Ксенофонта была переведена и издана в 1880 г. Но так как это был памятник античной эпохи, то он, в отличие от русского «Домостроя», злобных нападок со стороны российских либералов и демократов XIX в. не вызвал – ведь они привыкли хаять только отечественное, русское. Неоднократно издавался ксенофонтовский «Домострой» и при советской власти. Она тоже не имела к нему претензий, хотя по содержанию оба «Домостроя», античный и русский, были очень схожи. Они не только отмечали важность правильного ведения домашнего хозяйства и домашнего благоустройства, писали об обязанностях слуг и устройстве дома, но и обращали внимание читателя на необходимость воспитания отцами семейства своих домочадцев, прежде всего – жен. Но наказание нерадивых слуг и домочадцев – как в отечественном, так и в античном «Домостроях» – далеко не на первом месте в «воспитательном процессе», их авторы призывают читателя воспитывать своих подопечных прежде всего словом и личным примером, и только в крайнем случае (воровства, например), «направлять слуг на путь честности с помощью Драконовских законов» (Ксенофонт, глава 14, «Законы для слуг о честности»).

Были у русского «Домостроя» и другие предшественники, как славянские, так и западноевропейские сборники «Поучений» и «Слов»: древнерусские «Измарагд», «Златоуст», «Златая цепь», «Книга учения христианского» (Чехия), «Парижский хозяин» (Франция). И после «Домостроя» в России выходили сборники правил и поучений для семейного обихода: от Петровского «Юности честного зерцала» до хрущевского «Домоводства».

Как считают известные российские историки и исследователи этого вопроса (С.М. Соловьев, И.С. Некрасов, А.С. Орлов, Д.В. Колесов и др.), русский «Домострой» немногим младше своих предшественников, например, того же «Парижского хозяина», и был собран из существовавших тогда литературных источников новгородскими книжниками в XV веке. Когда в середине XVI века в Москву были приглашены несколько новгородских священников, в том числе и протопоп Сильвестр, они привезли в столицу списки столь полюбившейся новгородцам книги. А уж потом, став приближенным царя Ивана IV, Сильвестр переработал новгородский «Домострой» и создал собственную редакцию этого «учебника жизни», в которой мы его и знаем ныне. Справедливости ради надо добавить, что есть исследователи, которые считают Сильвестра не переработчиком, а автором «Домостроя».

Так или иначе, но сам «Домострой» обрел всероссийскую популярность именно в правление Ивана Грозного. Почему же так случилось? Как бы сказали сейчас, эта книга оказалась востребована временем.

Во второй половине XV – первой трети XVI вв. усилиями Великих московских князей Ивана III и его сына Василия III вокруг Москвы были собраны русские земли и княжества от Рязани до Великого Новгорода, от Оки до Белого моря.

Внуку Ивана III Великого, Ивану Васильевичу Грозном досталась задача государственного строительства: превратить разрозненные в политическом, социально-экономическом, религиозном и этническом плане территории в единое Русское царство, которые современные ему иностранные наблюдатели, после присоединения к Москве Казанского и Астраханского ханств уже называли, с полным на то основанием, империей.

Создание единого государства было нелегкой задачей. От двухсотлетнего периода раздробленности, когда русские земли объединяли, по большому счету, три основных фактора – сохранившийся дух народного единства, общая православная русская вера и простиравшаяся надо всеми князьями и землями власть Золотой Орды, сохранились самые различные атавизмы. Показательна позиция новгородцев, не знающих, и, по их словам, знать не желающих, как там московский государь правит в «низовских землях» (то есть, в бывших владимиро-суздальских княжествах). Многочисленные князья-Рюриковичи видели в московском царе такого же как и они князя, равного им, а то и низшего по происхождению (например, Шуйские считали свой род более высоким, чем род Ивана Калиты, правивший в Москве до 1598 года). Боярские и княжеские вотчины, монастырские земли обладали различными «тарханными» грамотами, дающими политические и экономические привилегии их владельцам, собиравшим таможенные сборы, имевшим свои вооруженные силы, чеканившим монету и вообще чувствующим себя на своих землях полноправными царьками: «Здрав будь царь в белокаменной Москве, а мы на своих столах…»

Не было единства и в духовной жизни, споры о вере шли по многим вопросам, начиная с того, как креститься – двуперстием или тремя перстами, и заканчивая важнейшими каноническими и догматическими вопросами.