Сегодня с десяти часов утра – неужели еще и дня не прошло? – душа Клоды существовала отдельно от тела. В тот момент, когда ключ Дилана повернулся в замке, она поняла: представление окончено.

Она перестала извиваться под Маркусом, настороженно прислушалась.

– Тише!

Он тут же скатился с нее; затаив дыхание, оцепенев, они слушали, как Дилан поднимается по лестнице.

У нее было сколько угодно времени, чтобы вскочить с кровати, накинуть халат, спрятать Маркуса в шкафу. Да он и сам попытался удрать, но она вцепилась ему в руку. И стала хладнокровно ждать сцены, которая изменит всю ее жизнь.

Эти пять недель она не спала ночами, перебирая варианты окончания интрижки с Маркусом. Можно, например, порвать с ним и вернуться к нормальной жизни с Диланом. Или чтобы Дилан чудесным образом куда-нибудь делся, и не пришлось ничего ему объяснять.

Но, прислушиваясь к приближающимся звукам шагов мужа, она поняла: все уже решено! А она, по-видимому, к этому не готова.

Дверь спальни открылась, и, хотя она точно знала, что пришел Дилан, его появление повергло ее в ступор.

Его лицо… Выражение его лица было страшнее, чем она даже могла себе представить. Странно, какая была в нем боль. И голос, когда он заговорил, оказался какой-то чужой – сдавленный, еле слышный, будто после удара под дых.

– Рискую показаться неоригинальным, – стараясь держать себя в руках, произнес Дилан, – но давно ли это у вас?

– Дилан…

– Сколько?

– Месяц.

Дилан посмотрел на судорожно прижимавшего к своей груди простыню Маркуса.

– Вы не могли бы выйти? Мне надо поговорить с женой.

Маркус бочком, скрючившись, вылез из кровати, подхватил что-то из одежды и пробормотал:

– Клода, я тебе потом позвоню.

Дилан молча проводил его взглядом, снова обернулся к Клоде и тихо спросил:

– Почему?

Одно это слово вместило в себя все другие вопросы. Нужные слова не шли на ум.

– Сама не знаю.

– Прошу тебя, ответь – почему? Скажи, что у нас не так? Мы все исправим, я что хочешь сделаю.

Что она могла сказать? И вдруг Клода отчетливо осознала, что не хочет ничего исправлять…

– Мне было одиноко…

– Одиноко? Как это?

– Не знаю, словами не опишешь… Но было одиноко и все надоело.

– И я?

Клода колебалась. Нет, такой жестокой быть нельзя.

– Вообще все.

– Мириться хочешь?

– Не знаю.

Он долго смотрел на нее, ничего не говоря.

– Значит, нет. Ты любишь его?

– Да, наверно, – смиренно кивнула Клода.

– Ладно.

– Ладно?

Дилан не отвечал. Он только достал со шкафа чемодан, кинул его на кровать и, гремя ящиками комода, принялся швырять туда носки, трусы и рубашки. К такому повороту Клода не была готова.

– Но… – начала она, провожая глазами летящие в чемодан предметы. Все происходило слишком быстро.

Чемодан наполнился до отказа. Противно взвизгнула застежка-«молния», щелкнули замки.

– За остальным приду потом.

Он вышел из комнаты. На секунду застыв, Клода схватила халат и побежала вдогонку.

– Дилан, – крикнула она, – я же тебя люблю!

– Так зачем тогда? – задрав голову, крикнул Дилан ей снизу.

– Я все еще тебя люблю, – повторила она, – вот только…

– Больше не влюблена в меня? – закончил он. Клода опять засомневалась. Нет, надо по-честному.

– Да, наверное…

У него исказилось лицо.

– Я вернусь вечером, чтобы объяснить моим детям положение дел. Ты пока можешь жить здесь.

– Пока?

– Дом придется продать.

– Придется?

– Я не смогу выплачивать кредит за оба дома, даже проценты. Если ты думаешь, что будешь жить здесь, а я – в какой-нибудь конуре у черта на куличках, то ты очень ошибаешься.

И ушел.

Клоду колотило от ужаса, от того, как стремительно рухнула ее жизнь. Раньше она иногда подумывала о том, чтобы Дилан как-нибудь устранился из ее жизни, но в действительности это оказалось кошмаром. Полчаса – и одиннадцати лет жизни как не бывало, и Дилан так мучается… И еще говорит о продаже дома! Да, по Маркусу она, конечно, помирает, но не так все просто.

Слишком потрясенная, чтобы плакать, слишком напуганная, чтобы горевать, она долго сидела в кухне. Из оцепенения ее вырвал громкий звонок в дверь. Может, Маркус?

Нет, не он. То была Эшлин.

Ее Клода совсем не ждала. И уж точно не была готова видеть. Да еще такую злую, совершенно на себя непохожую. Клода всегда купалась в любви и восхищении окружающих, и вдруг она оказалась в эпицентре ненависти. Отныне она отверженная, изменница, нарушившая правила и законы, и прошения ей нет.

После ухода Эшлин она расплакалась. Забралась обратно в постель, под пахнущую прерванной любовью простыню. Она за всю жизнь не перестирала столько постельного белья, сколько за последние пять недель. Ладно, сегодня можно не напрягаться, прятаться больше не от кого.

Она сняла трубку, набрала номер Маркуса, надеясь услышать от него, что ничего плохого они не натворили. Да, влюбились без памяти, да, ничего с собой поделать не могли, такая безумная любовь. Но на работе его не оказалось, и по мобильному он не отвечал, поэтому Клода осталась один на один со своими терзаниями.

«Я не виновата, – снова и снова твердила она как заклинание. – Я ничего не могла с собой поделать!» Но ее глазам на миг открылось то зло, которое она причинила другим. С Диланом она обошлась ужасно. Клода лихорадочно схватила какой-то журнал, попыталась сосредоточиться на статье об окраске стен по трафарету, но кошмарные мысли не отступали. В голову пришло совсем жуткое – она обманула не только Дилана. Она предала детей. И Эшлин.

Сердце забилось быстрее. Скользкой от пота рукой Клода принялась жать на кнопки телевизионного пульта, пока не нашла шоу Джерри Спрингера. Но даже он не смог отвлечь ее от тяжелых мыслей. Раньше приглашенные в студию люди казались ей ненастоящими, как мультики, а их семейные проблемы – смешными и надуманными, а сегодня Клода чувствовала себя такой же, как они.

Она пощелкала пультом – ничто не помогало. Ее снова охватило отчаяние. Что же она натворила, как могла она разрушить все, чем жила? Потом Клода вспомнила, что надо забрать Молли из прогулочной группы, и опять застыла в паническом ужасе. Выйти из дому она не может. Не может, и все тут. Никак.