— Но почему же, милая Лора, вы до сих пор не спите? — спросил Монктон.

— Спать? — воскликнула она, — спать в то время, как у меня голова чуть не лопнет от ужасных предположений? Я уверена, что тому всегда бывает не до сна, у кого голова горит, как у меня всю эту ночь. Я не знала уже что и думать. Во-первых, Элинор ушла ни слова ни кому не сказавши куда и зачем, во-вторых, вы ушли ни слова никому не сказавши куда и зачем, и потом обоих вас я ждала, ждала, целые часы проходили, а вас все не было. А тут я сидела одна-одинешенька, все считала часы и никого не было, чтоб успокоить меня, только один мой Скай не отходил от меня. Нервы мои дошли до такой степени раздражения, что я боялась оглянуться назад и стало мне страшно так, что сам Скай казался мне каким-то адским псом. Ну расскажите же мне, ради Бога, что такое случилось.

— Пойдемте в гостиную, Лора. Я все вам расскажу, только, пожалуйста, не говорите так громко.

Монктон вошел в гостиную, за ним Лора и Элинор. Заботливо затворил он дверь и сел у камина.

— Пять раз подкладывала я угольев в камин, — воскликнула Лора, — но, кажется, все уголья в мире не могли бы меня сохранить от дрожи и ужаса, мне все казалось, что кто-то выходит из-за двери и заглядывает мне через плечо. Если б не было тут Ская, так я, кажется, с ума бы сошла. Что же такое случилось?

— Случилось… — начал было Монктон, но Лора не дала ему договорить.

— О! Не говорите, ради Бога не говорите! Лучше я не буду знать. Я наперед знаю, что вы хотите мне сказать! Лучше всего будет, Элинор, если вы ночь проведете со мною, если не хотите, чтоб я с ума сошла к завтрашнему дню. Неудивительно после этого, что мне все казалось, будто вся комната наполнена привидениями!

— Полно-те дурачиться, Лора! — сказал Монктон с нетерпением. — Вы спрашиваете, что случилось, ну я и скажу вам, что просто мистер де-Кресниньи умер.

— Да, я догадывалась, что гак, именно по вашему виду и голосу: вы так торжественно начали. Но ведь это ужасно! Не то именно, что он умер, вы сами знаете — я мало его знала, да и когда видела его, так он всегда или дремал или ворчал — нет, а то ужасно, что вообще люди умирают, мне все чудится тогда, что покойники входят в комнату ко мне ночью и заглядывают в зеркало через мое плечо, когда я волосы убираю себе на ночь, вот как это бывает в немецких романах.

— Лора!

— О, ради Бога не сердитесь на меня! — воскликнула мисс Мэсон сквозь слезы — Разумеется, тому легко презирать этот суеверный страх, кому даны крепкие нервы. Ведь я и сама была бы рада если б Бог сотворил меня мужчиной, или нотариусом, или кем-нибудь в этом роде, так, чтобы я не была нервозна. Поймите, я совсем не суеверна — о! Я совсем не такой ребенок, я совсем не верю в привидения и не боюсь их, но мне так страшно!

Досада, выразившаяся па лице Монктона, уступила место жалости к этому бедному, слабому ребенку, он должен сказать, что человек, которого он позволял ей называть своим женихом, теперь известен ему как недостойный мошенник! Теперь известен! Нет! Он только оправдывался перед своей совестью, потому что давно, с самого начала это было ему известно и он допустил, что это бедное дитя полюбило Ланцелота Дэррелля! Разрушились ее надежды, погибли и его надежды, и в своем эгоистическом сокрушении он чувствовал сострадание к этой бедной, беспомощной девушке.

— Так умер мистер де-Креспиньи? — спросила Лора после некоторого молчания, — знает ли о том Ланцелот?

— Знает.

— Неужели он был там, в Удлэндсе, несмотря на своих старых, брюзгливых тетушек?

— Был.

С тоскою, почти с ужасом посмотрела Элинор на Лору. Страшное разочарование, смертельный удар готовы были поразить все ее надежды. Элинор видела руку, поднятую для нанесения удара, видела кинжал, готовый нанести удар и содрогалась при мысли, какое страдание должна вынести бедная беспечная девушка.

«Но что значит ее горе в сравнении со страданиями моего отца? — вдруг подумала она, — а разве я виновата в ее горе? Во всем виноват Ланцелот: его гнусные дела причиною всех горестей и несчастий».

— Как же вы думаете, ему достанется все наследство? — спросила Лора.

— Не знаю, душенька моя, — отвечал опекун серьезно, — я думаю, ни вам, ни мне дела нет, достанется ли ему наследство или нет?

— Это что значит? — воскликнула Лора, — какие странные речи вы говорите! С какою жестокостью и холодностью вы говорите о Ланцелоте, точно вам дела нет, богат ни или беден. О Боже милостивый! — вдруг закричала она с ужасом, — почему вы оба так странно на меня смотрите? О! теперь я знаю, что случилось что-нибудь ужасное! Верно, что-нибудь вышло с Ланцелотом! О! умер не мистер де-Креспиньи, а Ланцелот!

— Нет, нет, Лора, он не умер. Может быть, лучше было бы если б он умер, потому что он недобрый человек и никогда не может быть вашим мужем.

— О! если только он не умер, так я не очень забочусь о том, что он недобрый человек. Разве вы слышали, чтоб я когда-нибудь говорила, что он добрый человек, или чтоб я хвасталась его добротою? Я тоже недобрая: три воскресенья кряду я в церкви даже не была. И что за идея пришла нам уверять меня, что я не могу быть женой Ланцелота, бедного, милого Ланцелота, только потому, что он недобрый? Я именно и люблю его за то, что он немножко недобрый, как Джяур, как Манфред или другие герои байроновских поэм. Никогда не просила я его, чтоб он был добрым человеком: доброта совсем не идет к стилю его физиономии. Добрые люди большей частью бывают с водянистыми голубыми глазами, с прямыми приглаженными полосами, без бровей, без ресниц… Я ненавижу добрых людей, и если вы не позволите мне теперь выйти за Ланцелота, так я выйду за него, как буду совершеннолетняя, то есть через три года.

С большой запальчивостью и негодованием говорила это Лора и, закончив свою речь, пошла было к двери, чтоб уйти из гостиной, но Элинор остановила ее, сжав в своих объятиях ее тонкий, стройный стан.

— Ах, Лора, Лора! вы должны выслушать нас, моя душенька. Я понимаю, какой жестокостью это вам кажется, когда говорят против человека, которого вы любите, но еще больше жестокости будет, если мы допустим вас стать его женой и если вы впоследствии уже узнаете, что он за человек, когда ваша жизнь будет уже связана навеки с его жизнью. Никогда, никогда вы не узнаете счастья, если раз убедитесь, что он не стоит вашей любви… Милая Лора, ужасно слышать вам это теперь, но в тысячу раз ужаснее будет узнать это, когда уже будет поздно. Пойдемте со мною, Лора, я проведу с вами всю ночь. Все, что я знаю о Ланцелоте Дэррелле, я расскажу вам теперь. Может быть, мне давно бы следовало это рассказать вам, но я ждала, я все ждала того, чего, кажется, никогда уже не дождусь, как теперь я начинаю думать.

— Никогда ничему не поверю, что будет против него сказано, — закричала Лора, вырываясь из объятий Элинор, — и слушать вас не хочу, и ни одному слову не поверю. Я знаю отчего вам не хочется, чтоб я за него вышла замуж: вы сами были влюблены в него, да, вы не можете отпереться от этого, влюблены в него и ревновали ко мне, и теперь желаете помешать моему счастью.