Но еще больше штаб рейхсмаршала Геринга волновали три других вопроса. Во-первых, большинство авиационных заводов и баз Королевских ВВС располагались в центральных, северных и северо-восточных районах Британских островов и были в основном недоступны для самолетов люфтваффе, имевших весьма ограниченный радиус действия. Во-вторых, британские истребители обнаруживали нападавших противников с большой точностью и имели возможность действовать на упреждение, благодаря тому что южная и северо-восточная части Англии были оснащены сетью радаров, важность которых немцы начали понимать слишком поздно. Они принялись бомбить радиолокационные станции, легко распознавая их по характерным антеннам, но при этом теряли столько самолетов «Штука», что после первых дней битвы атаковали радары все реже. И в-третьих, вскоре стало ясно, что немецкая авиационная промышленность не в состоянии возместить понесенные потери: она производила 178 истребителей в месяц, тогда как за одну неделю британцы сбили 217 немецких самолетов…

Все это лишь эпизодически занимало рейхсмаршала, который стал чаще наведываться в штабы воздушных флотов и встречаться с летчиками-истребителями. А это только вносило сумятицу в работу штабов и выбивало из колеи пилотов. «Геринг, – вспоминал Адольф Галланд, – не желал понять, что его люфтваффе, этот сверкающий и до той поры победоносный меч, мог затупиться и раскрошиться в его руках. Он полагал, что авиации не хватало боевитости и веры в победу. Своим личным вмешательством он хотел внушить нам веру в себя. Но, по моему мнению, делал это крайне неуклюже. Он осыпал истребительную авиацию упреками. […] Вопрос сопровождения бомбардировщиков поднимался в энный раз […], и Геринг потребовал, чтобы мы действовали как можно ближе к бомбардировщикам. “Бомбардировщики, – сказал он, – намного важнее, чем наш список воздушных побед”. Я попытался объяснить ему, что Ме-109 был прекрасным истребителем для воздушных атак, но при ведении оборонительных действий терял свои преимущества перед “спитфайрами”, самолетами менее скоростными, но более маневренными. Но он ничего не желал слышать, а только высказал нам много неприятных слов. В конце, немного смягчившись, он поинтересовался, в чем нуждались наши эскадры. Мёльдер[365]попросил его оснастить Ме-109 более мощным двигателем. Геринг пообещал. “А что скажете вы?” – обратился он ко мне. Я без раздумий ответил: “Хотелось бы, чтобы моя эскадра была оснащена «спитфайрами»!” […] Такая наглость поразила Геринга. Он ушел, что-то ворча».

Летчики, как и маршалы, могли отметить, что Геринга почти не интересовали технические вопросы. Например, процесс доработки Ю-88 его совсем не заботил. Они также заметили, что рейхсмаршал, который был капитаном во время Первой мировой войны, предпочитал скорее жить своими воспоминаниями, а не знакомиться с реалиями современного воздушного боя. Он, например, посоветовал летчикам-истребителям не впадать в панику, когда они слышат за спиной шум мотора «спитфайра». Один командир эскадрильи, узнав об этом, воскликнул: «Черт побери, какое невежество! В кабине самолета я не слышу даже звуков выстрелов собственных пулеметов!» И потом, все знали, что рейхсмаршал упорно преуменьшал потери люфтваффе, требуя при этом, чтобы потери Королевских ВВС преувеличивались. Наконец, оказавшийся под крылом Канариса в абвере Ханс Бернд Гизевиус стал свидетелем этого. «Руководство люфтваффе отчаянно старалось преувеличить свои успехи, – вспоминал он, – по крайней мере на бумаге. Каждое утро в абвере разгорался спор, когда представитель Министерства авиации приносил свои победные реляции, которые Канарис холодно сравнивал с данными его разведслужбы. […] Спор шел о точном количестве самолетов, сбитых нашими летчиками. Каждое утро сообщалось о количестве остававшихся в строю английских самолетов: 200, 150, 80, 50 и 20…» Летчиков больше всего угнетало незнание реальных результатов их действий. Маршал Кессельринг позже написал: «Мои разговоры с Герингом и с руководителями операции “Морской лев”, представлявшими сухопутные войска и морской флот, в моем полевом КП больше походили на неформальные беседы. […] Я даже не знал о связи между нашими налетами на Англию и планом вторжения».

В оправдание Геринга следует сказать, что и сам он не ведал об этой связи… В отличие от польской и французской кампаний, руководство которыми осуществлял Генеральный штаб сухопутных войск, и от норвежской кампании, во время которой всеми операциями руководило ОКВ, у операции «Морской лев» не было единого командования: командующим тремя видами вооруженных сил было предписано согласовывать между собой стратегию проведения операции, датой начала которой по-прежнему оставалось 15 сентября. Хотя Гитлер, казалось, не очень ею интересовался, что было весьма необычным. «Если бы Гитлер действительно хотел провести эту операцию, – писал Кессельринг, – он бы вникнул в каждую мелочь и навязал бы свою волю трем видам вооруженных сил». Маршал Кессельринг, как, кстати, и адмирал Рёдер, явно не понимал причин отсутствия интереса у фюрера к этой операции. Что, несомненно, всех устраивало[366]. Но на самом деле Гитлер никак не мог сделать выбор между неосуществимой блокадой, дорогостоящей авиационной войной и очень рискованным вторжением. Он так и не смог выбрать один из этих трех способов действия, поскольку у него были другие заботы. «В то время, – вспоминал Бернхард Лоссберг, – никто в нашем штабе уже не верил в возможность вторжения. Ходили слухи, что Гитлер, как он якобы сказал Герингу, прикажет начать операцию, только если возникнет особенно благоприятная ситуация, например начнется революция в Англии, – такую возможность он рассматривал вполне серьезно. […] В любом случае, назначая летом дату начала операции, он основывался на том, что Англия будет готова договориться с ним, чего он страстно желал, так как у него давно созрело решение о нападении на Россию». И потом, Гитлер вполне сознавал трудности проведения этой операции, как вспоминал адмирал Рёдер, он сам признал еще 21 июня на совещании с командующими трех видов вооруженных сил, что вторжение в Великобританию стало бы слишком дерзким предприятием. «Он согласился с тем, – писал Рёдер, – что мы не смогли бы добиться эффекта неожиданного вторжения, и в этом случае нам пришлось бы иметь дело с отчаянно сопротивляющимся противником, имеющим полный контроль над водным пространством, которое нам предстояло пересечь. Он также признал, что организовать снабжение сил вторжения численностью примерно 40 дивизий после их высадки было бы неимоверно трудной задачей, а то и невыполнимой вообще. […] А заключил он совещание словами о том, что уже имеет место промедление, из-за чего вся операция должна быть спешно завершена к 16 сентября, так что если все приготовления не будут окончены к дате начала высадки, 1 сентября, то придется рассматривать другие варианты».

В это же время отстраненность Гитлера привела к тому, что споры между сухопутными войсками и флотом переросли в постоянные разногласия. Для того чтобы получить наилучшие шансы для прорыва британской обороны, сухопутные войска желали осуществить высадку на очень широком фронте от Рамсгита до Портсмута, а представители флота заявляли, что он не в состоянии защитить десант от Королевских ВМС на таком обширном участке. И утверждали, что на более узком участке – между Маргитом и Брайтоном – было бы намного легче обеспечить прикрытие сил вторжения. Но захваченный при этом плацдарм противник мог легко ликвидировать в результате массированной танковой атаки. Некоторые другие вопросы тоже вызывали разногласия, в частности количество дивизий, которые требовалось задействовать в операции «Морской лев»: Гитлер хотел, чтобы во вторжении приняли участие сорок дивизий, включая тринадцать дивизий первого эшелона. А их перевозка заняла бы полных десять дней, и каждый день десант надо было бы защищать от британских ВМС и ВВС… И ведь надо было еще высадить войска. Флотские командиры не хотели высаживать их в английских портах, которые были прекрасно укреплены, а генералы сухопутных войск считали, что их дивизии недостаточно оснащены для высадки вне портов.