темноты не выпрыгивает мой соперник, приземляясь на настил с такой силой, что мой край подлетает вверх и чуть меня не сбрасывает. По тому, какой поднимается рев, видно, что у толпы любимец он. Сквозь гвалт я едва слышу слова устроителя:

– Свинобой!

И тут Свинобой затмевает собою всё – зрение, слух и даже обоняние. Кожа у него красная, как охра, возможно от света факелов, но он явно хочет придать этому видимость крови – играет на публику. Но с дуновением ветерка я чувствую, что это именно кровь и есть.

– Свинобой! Свинобой! – безумствует толпа, и когда он встает во весь рост, то оказывается выше меня по меньшей мере на четыре головы. Не успеваю я даже задаться вопросом, где его палка, как он протягивает руку, и кто-то или что-то из темноты подает ему кованую дубину, похожую на молот.

– Но это же бой на палках! – выкрикиваю я, но в гвалте толпы мой голос всего лишь шепот. Снова рев, и Свинобой как буйвол бросается на меня. Я проворно отскакиваю, но проворен и он, и я еле успеваю откатиться, прежде чем его молот пробивает настил. Он всё молотит, а я катаюсь с такой быстротой, что всё расплывается, и я с криком вылетаю с настила. Вцепившись в какой-то валун, я впервые смотрю вниз, в темноту с тенями облаков. Пытаюсь подтянуться, но на камне взобраться некуда, я размахиваю ногами в попытке ухватиться за прямоугольник случайной двери и отталкиваюсь от камня. Свинобой стоит спиной ко мне, купаясь в одобрительных возгласах. С двери я прыгаю на камень побольше, на этот раз выверяя прыжок, и когда притопленный весом камень поднимается, силу толчка я использую на скачок обратно к середине настила. Свинобой всё купается в овациях, свисте и пении, поэтому не видит, как я со всей силы замахиваюсь и луплю его палкой по бедру. Он с криком оборачивается и бежит за мной, остервенело размахивая своей дубиной. Между делом я замечаю, что, несмотря на дубину вместо палки, он дерется в северном стиле, где поединщики просто хлещут друг друга, пока одному, измочаленному, не остается только отгораживаться от ударов. Но от такой дубинищи не загородишься, и мне остается лишь увертываться.

И тут происходит это. Я подскакиваю в прыжке, но не приземляюсь, а зависаю высоко над его головой. «Уууууу» – гудит в ушах раскатистый гул толпы. Его голова подставлена моей палке, и я, вертясь волчком, от души хлещу – по левой челюсти, затем по правой, снова по левой, снова по правой, затем по шее, с рассечением губы. Один из ударов надсекает ему грудь. Ветер, мой молодчина ветер, решил мне помочь, я знаю это.

«Твой кинжал уместен на улице, а не на донге», – говорит голос, похожий на мой, но я его отключаю. Он прикрывает свой живот, но я целюсь не туда. Однако вместо кровопролития мой удар в пах высекает лишь искру. Там железный доспех. Толпа улюлюкает над ним и освистывает меня за то, что я бью туда, куда не положено – это выводит меня из себя. Между тем он кидается на меня снова – на северный манер, как будто все вокруг букашки, а каждый его удар молот. Судорожным усилием он пытается сбить меня с неба, но ветер смещает меня вбок, и я ударом рассекаю ему лоб и нос. Свинобой визжит как резаный и, схватившись за лицо, падает на одно колено. В его вое можно разобрать только то, что женщинам нравилось его лицо. Он бросается на меня, и я уворачиваюсь, но он к этому готов, и я попадаю прямо под замах дубины, которая лупит меня в живот.

Я падаю и катаюсь, желудок выворачивает наизнанку. Он идет за мной – надо двигаться и думать, быстро думать. Но поздно: он хватает меня за лодыжку. Мне удается выскользнуть, но он хватает меня снова, цепляет пальцем за пояс и швыряет с настила. Приземляюсь я на плавающий камень и катаюсь, сплевывая кровь. Именно здесь я понимаю, что, если вернусь с какой-нибудь отметиной, это вызовет вопросы у Кеме или Йетунды. Голос в голове звучит моими словами: «Глупая девчонка, радуйся, если хоть выберешься отсюда живой, не говоря уж о твоих побоях».

Люди кричат «Разрушитель Свиней», «Мальчик без имени», «Свинья уничтожит Мальчика без имени». Разрушитель Свиней низко пригибается и прыгает в темноте, и я ничего не вижу и ничего не слышу, пока две гигантские ноги не приближаются прямо к моей голове, и я откатываюсь в сторону и падаю со скалы.

– Свинобой! – качает толпа. – Безымяшка! Свинобой, добей Безымяшку!

Свинобой, низко пригнувшись, прыгает в темноте, а я ничего не вижу и не слышу, пока прямо у моей головы не появляются две гигантские ноги. Толчок меня подбрасывает, и я слетаю с камня.

Толпа затихает. Эту тишину я слышу еще прежде, чем падаю. На лету пропускаю один камень, потом второй, третий и начинаю кричать. Мое падение тормозит какая-то ветка; я хватаюсь за нее, и она опускается вместе со мной быстро, непомерно быстро, но затем останавливается и сама несет меня кверху. «Перестань думать о небе, о падении, о том, что внизу, всё это просто пол». Сделать это позволяет густая темнота вокруг. Собравшись, я перепрыгиваю с одного камня на другой, взбегаю по ним, как по ступеням, и выскакиваю обратно на настил.

Видя, что не добил меня, Свинобой срывается на брань. Он тоже перепрыгивает с камня на камень, но оступается и падает. Толпа замирает с громовым ахом, когда он хватается за один из них, подтягивается, прыгает на деревянную доску и толкается в прыжке на настил, но на этот раз я к этому готова. Он прыгает с расчетом меня опрокинуть, но я подскакиваю ровно за миг до его приземления, а ветер – не ветер – толкает меня кверху, и настил своим резким креном опрокидывает его самого. Свинобой теперь держится за настил одной рукой, но гигантский дощатый щит кренится всё больше, и рука соскальзывает. Если настил выправится, то Свинобою лишь останется забраться обратно. Я съезжаю по наклонному краю настила, пятками сбиваю его пальцы, а вонзенный в дерево кинжал удерживает меня от падения следом. Вопль Свинобоя слышен до тех пор, пока его не гасит ветер. Толпа безмолвна настолько, что я впервые слышу, как на соседней крыше трепещет полотнище флага.

– Безымянный! – словно шилом пронзает молчание чей-то голос, а за ним взрывается вся толпа: – Бе-зы-мян-ный! Бе-зы-мян-ный!

Ко